Лейла Мичем - Дикий цветок
Ростом девушка была Сайласу едва ли по плечо. Несмотря на веснушки, холодный зимний свет придавал коже ее поднятого вверх личика оттенок алебастра.
— Слишком уж вовремя это случилось, чтобы не заподозрить грязной игры, — сказал Сайлас, — но шериф не обнаружил никаких материальных доказательств, подтверждающих мои подозрения.
— Шериф! — презрительно фыркнула девушка. — Я бы не удивилась, узнав, что шериф сам поджег фитиль, исполняя приказ моего отца. Я сожалею, что все так обернулось, мистер Толивер.
— Я тоже сожалею.
— Мое сожаление ничто в сравнении с вашим. — Девушка уставилась на мужчину печальными карими глазами. — Когда вы скажете Летти?
— Сразу по возвращении.
— Я… так перед ней виновата. Не могу даже представить себе, какой шок испытает Летти, когда узнает. Вы ей скажете…
— О том, что вы не виноваты? Скажу, Джессика. Она поймет, что вы тут ни при чем. Я расскажу ей всю правду, все то же, что прежде сказал вам. Не думаю, что ей от этого станет лучше, но, надеюсь, Летти достаточно хорошо успела меня узнать, чтобы понять: даже если я останусь с ней, счастливы мы не будем.
Джессика прикусила губу.
— Я думала… Любовь все может преодолеть.
Произнесено это было тоскливым голосом школьницы, которая никогда еще такой любви не испытывала и теперь сомневается, что ей будет дарован подобный шанс. Сейчас девушка казалась Сайласу даже моложе своих лет. Ему захотелось обнять ее и успокоить так, как успокаивают ребенка, но мужчина сдержал свой порыв.
— Есть такие страсти, которые не сможет преодолеть ни одна любовь, — борясь с пламенем в горле, произнес он. — Хотел бы я ошибаться, но так оно и есть.
— Я тоже хотела бы ошибаться, мистер Толивер, поскольку любовь, которую вы и Летти испытали друг к другу, вряд ли вам суждено испытать в будущем. Вы заключили невыгодную сделку, сэр.
Конюх привел мерина Сайласа.
— То же я могу сказать и на ваш счет, мисс Виндхем. Вы простудитесь, — добавил он, заметив, что девушка не потрудилась накинуть на плечи шаль.
— Согласна с вами, мистер Толивер. А что касается холода, то я к нему привыкла. Я уже не надеюсь на то, что когда-нибудь мне станет тепло. Доброго дня.
Отказывая себе в праве думать, чувствовать и воображать, Сайлас начал самую долгую поездку в своей жизни. В полузабытьи мужчина пустил мерина в легкий галоп по направлению к дому, где жила хранительница его сердца. Сайлас нашел Летти в небольшой гостиной дома священника. Ее отец в своем кабинетике объяснял прихожанкам смысл библейских текстов. Во всех углах лежали свадебные принадлежности и подарки. Удивленная неожиданным визитом жениха, Летти быстро накинула простыню на свою вуаль, пока Сайлас не успел ее разглядеть.
— Для жениха — к несчастью, если он увидит хотя бы часть туалета невесты до свадьбы, — звонко целуя Сайласа, сказала она.
Поскольку жених не ответил на ее поцелуй, девушка встревожилась.
— Что случилось?
Ему хотелось стать слепым и глухим. Нельзя обращать внимание на огонь в ее волосах и шепот легкой ткани платья, пока девушка обвивает руками его шею. Сайласу казалось, что низкий потолок и стены комнатушки надвигаются на него со всех сторон.
— Пройдемся к качели, — предложил он.
— Холодно, и дождь того и гляди пойдет.
— Тогда пойдем к камину.
— Мы лучше будем тихо говорить. Леди так горячо обсуждают Евангелие от Матфея, что все равно ничего не услышат. Ты хочешь поговорить насчет конестог?
Летти понимала, что потеря фургонов означает неопределенную отсрочку, если не полный отказ от путешествия в Техас. Невеста сочувствовала горю жениха, но упорно продолжала верить в то, что эта беда обязательно, как по мановению волшебной палочки, обернется чем-нибудь хорошим.
— Да, Летти. Дело касается конестог.
Мужчина заговорил, заставив свое сердце оледенеть, видя, как ее радость сменяется шоком и неверием.
— Джессика… Ты собираешься жениться на Джессике Виндхем?
— Да, Летти.
Сайлас опустил голову, не в состоянии смотреть ей в глаза. Нельзя, чтобы в его памяти запечатлелась душевная боль в голубых глазах Летти или звук ее стона. Забыть этого ему не суждено. Он просто не вынесет. Молчание ее резало сердце. Сайлас вновь принялся сбивчиво объяснять, что не сможет выжить в тех условиях, в которых протекает его жизнь в Квинскрауне. День ото дня, месяц из месяца, год от года он будет тихо чахнуть. Капля за каплей он будет иссякать и вскоре перестанет быть похожим на мужчину, за которого она вышла замуж. Он будет чувствовать себя севшим на мель судном, которое оставили гнить без дела.
— Тогда уходи, — произнесла Летти, застыв словно мраморная статуя. — Да пребудет с тобой и Джессикой Всевышний.
— Летти, я…
— Ничего больше не говори. Прощай, Сайлас.
— Но я должен высказаться, — настаивал мужчина.
Каждое слово давалось с несказанной мукой. Ему казалось, что его сжигают живьем.
— Всей полнотой души я желаю избавиться от той части моего естества, которая заставила меня пойти на все это, Летти, моя единственная любовь. Бог мне свидетель, я бы сделал это, если бы мог.
— Знаю, Сайлас.
Она стояла у задернутого гардинами окна, сквозь которое, озаряя стоическое выражение ее лица, лился блеклый дневной свет. Сайлас чувствовал, что любовь и стойкость, которые читались на лице Летти, дающей свое благословение на его брак с другой, отнюдь не успокоят его совесть. Мужчине захотелось подойти к ней и в последний раз нежно обнять, но Летти повернулась к нему спиной, воздвигая между ними невидимую стену. Сайлас знал, что уносит с собой навечно запечатленный в памяти образ ссутуленных девичьих плеч и опущенной головки.
Небесные хляби разверзлись, когда он подъехал к Квинскрауну. Сайлас даже не попытался укрыться от хлещущего, пробирающего до костей дождя и промок до нитки. Лазарь бросился принимать у него шляпу и фрак. Дворецкий засуетился, предлагая хозяину срочно пройти к себе и переодеться, но Сайлас сказал, чтобы тот не беспокоился.
— Принеси мне лучше полотенце и, пожалуйста, попроси, чтобы мама и брат прямо сейчас подошли в гостиную. Есть срочный разговор, — распорядился он.
— Слушаюсь, мистер Сайлас. А мастера Джошуа тоже звать? Он сейчас играет в настольные игры со своим дядей.
— Нет, Лазарь. Пусть моего сына отправят в детскую. Я потом поднимусь к нему.
Елизавета и Моррис выслушали новость с отвисшими от изумления челюстями. Матери явно стало душно еще до того, как рассказ был окончен. Сайлас заранее предупредил их, чтобы попридержали обличительные речи до конца его монолога, но даже после никто, по-видимому, не смог вымолвить и слова.
