Горький берег солёного моря (СИ) - Крылова Татьяна Петровна

Василий и Беллами понимающе кивнули.

Напившись чаю, друзья оставили полковника отдыхать, а сами отправились осматривать выделенные комнаты в казармах. Это оказались просто обставленные офицерские комнатушки: стол, стул, жесткая кровать и небольшой шкафчик для личных вещей. Окна выходили во двор, закрывались плотными ставнями, так что днем в комнате царил полумрак. Лишь через трещины прорывались солнечные лучи-ножи, прорезая и тут, и там неуютное пространство.

Вещи прибывших уже стояли в комнатах, так что Василию и Беллами оставалось только рухнуть на свои кровати и дать долгожданный отдых измотанным телам. Что уставшие путники с радостью сделали, проспав до самого ужина. Про ужин они узнали благодаря командам и многочисленным окрикам, доносившимся со двора.

"Что ж, — вздохнул Василий, потягиваясь, — придется привыкать к местному распорядку дня."

Через десять минут, когда основная часть обитателей Южной Заставы уже получила свою порцию ужина, Василий постучался в дверь доктора Кло и позвал его спуститься вниз.

— Солониной сыт не будешь. Полагаю, здесь на ужин нам предложат простой, но куда более питательный ужин.

— Совершенно с вами согласен, друг мой.

Во дворе они немного замешкались, не зная, где взять миски для солдатской похлебки. На помощь пришел лейтенант Воронцов. Устроив гостей за столом под навесом, защищавшим от прощальных лучей заходящего солнца, он лично принес им еду и напитки. Чая на ужин солдатам не давали, позволяя выпить немного вина.

Завязался разговор, но ничего нового Василий и Беллами о делах на заставе не узнали. Все было плохо: провизии не хватало, оружия не хватало, людей не хватало.

— А что с бедуинами? Полковник Ожешко обмолвился, что они… поддельные? — спросил Василий.

— Говорят так.

— Вроде кого-то даже на разведку отправляли, — заметил Беллами.

— Да. Витюшу — он у нас вроде блаженного тут был, ничего толком сделать не мог. И Тараса…

При упоминании знакомого имени Василий вздрогнул так, что невольно разлил похлебку, которую нес в ложке до рта. Беллами озадаченно посмотрел на друга, лейтенант молча протянул кусок хлеба, чтобы промокнуть капли со стола.

"Быть может, не он… Другой…" — мелькнула у Василия мысль.

Впрочем, надежды его были напрасны.

— Так вот, — продолжил Воронцов, — Тараса Григорьева еще отправили. Сам вызвался. Сказал, что более никому не может доверить эту ответственную миссию. Я пытался его отговорить, ведь есть люди, для которых разведка…

Лейтенант Воронцов продолжал говорить, но Василий больше его не слушал. Опустив руки на стол, он понимал, что выдает себя отрешенностью, бледностью и ставшим тяжелым дыханием, но ничего не мог поделать с собой. Он зашел так далеко, проделал такой нелегкий для себя путь для того, чтобы… Чтобы узнать, что Тарас Григорьев пропал в пустыне месяц назад. Чтобы узнать, что отец Ии умер от жажды или под пытками бедуинов…

Василий выронил ложку и закрыл лицо руками, приговаривая:

— Не может быть. Этого просто не может быть.

Ни Беллами, ни лейтенант Воронцов не стали ни о чем спрашивать Василия Лаврентьевича. Удовольствовавшись его "Простите", они позволили ему уйти. Закончив ужин, Воронцов выразил надежду, что после появления доктора Кло на Южной заставе хоть какие-то дела у них пойдут лучше. Беллами улыбнулся в ответ. На том и расстались.

Своего спутника доктор Кло нашел на южной смотровой площадке заставы, той самой, с которой открывался пугающий, но одновременно завораживающий вид на безграничную пустыню. Василий стоял, облокотившись на перила, и ничуть не боясь угрозы, исходившей от обитателей дикого края. Чуть дальше по стене доктор увидел караульных, не слишком довольных присутствием посторонних на оборонительных укреплениях. Солдаты переговаривались в полголоса, то и дело поглядывая на "инспектора".

— Уже совсем стемнело, — произнес Беллами, подходя к Василию.

— Да.

— Простите, но я, как врач, не могу не заметить, что подобные переживания не стоит удерживать в себе. Обещаю, я никому не расскажу о том, что вызвало ваши переживания. Однако вам станет заметно легче, если вы поделитесь ими со мной.

Василий повернул к другу лицо. Между бровей пролегла глубокая складка, словно он пытался понять смысл только что сказанных слов.

— Чтобы вы смогли понять мои чувства, мне придется рассказать очень много.

— И вы, и я недурно выспались днем, так что ночь у нас точно есть.

Лже-граф вновь сдвинул брови, все еще сомневаясь, в правильности подобного решения. Ведь если Беллами проговорится о его тайне, это может повредить госпоже Юлии и ее супругу. Но, с другой стороны, времена теперь изменились, и вряд ли кто-нибудь слишком косо посмотрит на Андрея Михайловича, выйди правда наружу.

— Что ж, вот вам моя история, дорогой Беллами. Она будет длинной, но я не могу ничего утаить, иначе вы не поймете всего ужаса, что охватил меня сегодня при известии о гибели Тараса Григорьева…

Утром следующего дня, когда солнце уже осветило первыми лучами небосвод, Василий и Беллами все еще сидели на смотровой площадке, кутаясь в шерстяные одеяла. Ночь выдалась холодной, и караульные не без насмешек поделились с незваными гостями своими согревающими сокровищами.

Свою историю Василий уже закончил, но никто из мужчин не хотел уходить, продолжая переживать за судьбу кузнеца.

— Получается, обещание супруге обязывает вас задержаться здесь еще на пару десятков лет? Пока Ия не вырастет, и вы не сможете выдать ее замуж? — спросил доктор Кло.

— Замуж? — удивленно переспросил Василий.

Почему-то прежде ему и в голову не приходило, что замужество приемной дочери сможет избавить его от данного обещания. А ведь в словах Беллами была огромная доля истины! После замужества Ии Василий мог со спокойной душой возложить заботы о ней на плечи ее избранника.

Впрочем, была в словах доктора Кло и другая доля истины:

— Не слишком ли это жестоко? Мне кажется, госпожа Тамара простила бы вас, если бы вы приняли решение вернуться на родину к отцу и — кто знает? — к невесте. И не тратить лучшие годы своей жизни на воспитание ребенка, к которому не имеете никакого отношения. Тем более что о девочке есть и всегда будет кому позаботиться.

— Но я не простил бы себе того, что бросил малышку, — прошептал Василий.

Он поднялся, разминая затекшие от долгого сидения конечности. Уже ненужное одеяло упало с плеч на дощатый пол. Молодой человек вновь встал лицом к пустыне, оперся на перила. Через пару секунд Беллами встал рядом в той же позе.

— По правде сказать, я уже столько раз упускал благоприятные возможности, столько раз сдавался, пасуя перед малейшими трудностями, что узнав об интересе Тараса Григорьева к дочери, дал себе слово, что в этот раз пойду до конца.

— Но вы уже дошли до конца, друг мой, — заметил Беллами, не понимая, как можно зайти дальше.

— Я дошел всего лишь до Южной заставы, — глухо отозвался Василий.

— Уж не хотите ли вы сказать, что намерены продолжить путь? Идти туда — в пустыню… Бога ради! Там нет ничего кроме смерти!

— Григорьев там.

— Он умер! Разве вы не слышали, что говорят солдаты в гарнизоне? От жары, от жажды или от рук бедуинов, но он умер.

— А если нет? Что если он все еще жив? Что если его можно вернуть?

Доктор Кло отшатнулся от собеседника. Вздернул правую руку вверх, намереваясь приложить ее ко лбу Василия и убедиться, что молодого человека не одолевает жар. Но вдруг остановился, понимая, что дело вовсе не в болезни тела.

— Вы отдаете себе отчет в том, что можете погибнуть сами? — спокойно спросил доктор Кло.

— Да. Но лучше погибнуть там, от рук врагов, чем год за годом стареть здесь в окружении людей, которые совсем не знают тебя. Лучше умереть, чем год за годом продолжать думать о том, что на другом берегу моря твоя жизнь имела бы куда больше смысла.