Галина Евстифеева - Ветер вересковых пустошей

Стоило лишь ступить Олафу на землю Утгарда, как Гуннхильд поняла, что что-то изменилось в нем, эта перемена была непоправимой. Он так же сжимал её в объятьях там, на берегу, как всегда, когда возвращался с набега, так же относился к ней с уважением, не бранил зря. Но всё стало иначе. Под его равнодушным взглядом Гуннхильд казалось, что она становится меньше, ничтожнее. Олафа больше не интересовали её заботы, её радости, он лишь вежливо кивал всем её словам, но не хотел их слушать. Иногда Гуннхильд, прерывая свою речь, оборачивалась на мужа и видела, что тот её не слушает, он, словно витает где-то мыслями. Это её пугало.

Сначала Гуннхильд, как могла, развлекала Олафа, заботилась о нем, надеясь, что его отчуждение скоро пройдет. Только ему это было более не нужно. Олаф стал другим. Он, казалось, более не замечал её, не видел, а когда взгляд его падал на неё, то смотрел он холодно и равнодушно. Так, словно не жена была перед ним, а красивая вещь. И даже ночами, любя её, он более не заботился о ней, не обнимал тепло и нежно, теперь на их ложе царил такой же лютый холод, как и над фьордом.

А ведь раньше всё было иначе… Гуннхильд почувствовала, как слезинка из под смеженных век потекла по щеке. Олаф этого не заметил.

ГЛАВА 19

Вот и наступил новый червень, но счастливых перемен он не принес. Княжна Горлунг, именуемая теперь княгиней, так ждавшая изменений в своей судьбе, была разочарована. Жизнь княгини оказалась совсем не такой, каковой она себе её представляла. О, как же она ошибалась, как жестоко её покарали за это боги!

Жизнь во дворе князя Фарлафа была для неё, конечно, лучше, чем та, которую она вела в отцовском дворе. Но не намного. Горлунг надеялась совсем на иную жизнь. Дочь Торина считала, что как супруга княжича, наследника князя Фарлафа, она приобретет власть и всеобщее преклонение, её будут ценить, любить и уважать. А в первую очередь, в мечтах Горлунг, всё это должен был делать её муж. Но ничего этого не было. Видимо, для того, чтобы быть любимой и счастливой нужно что-то большее, чем просто быть княгиней.

Княгиня Силье относилась к невестке тепло, но при этом требовала подчинения. Так же, как и меньшие жены князя Фарлафа, трудилась теперь Горлунг по хозяйству, не покладая рук. Если в девичестве своем от работы во дворе князя Торина она была освобождена, поскольку княгиня Марфа не желала её видеть, то теперь её обучали вести хозяйство в большом дворе. Вечерами Горлунг просто валилась с ног от усталости, но за это она была благодарна Силье.

Сначала Горлунг с воодушевлением принялась за обучение, она надеялась, что скоро им с Карном построят свой двор, теперь же, когда разговоры об этом замолкли, она старалась устать за день так, чтобы сразу уснуть, едва только ляжет на ложе. Молодая княгиня боялась своих мыслей, ибо они были горькие, черные, безрадостные. Теперь Горлунг рядилась в дорогие платья, всегда была на виду, она была уверена, что некоторые из её новых нарядов были богаче платьев Прекрасы, тех, которым она некогда так завидовала. Но шитые золотом платья не радовали сердце молодой княгини. Девки теремные, чернавки, дружинники ей поклонялись, перед ней расступались, но она с тоской вспоминала дни своего девичества. Те дни, когда она была невидимой для всех.

Князь Торин не спешил выполнять свои обещания и начинать строительство двора для нелюбимой дочери и супруга её, опорочившего дочь любимую, хоть и беспутную. Поэтому со строительством он тянул, а князь Фарлаф, увидев, как жена его водимая радуется невестке расторопной, также медлил. Слишком мало радости было у княгини Силье в жизни, и, ежели радовала её Горлунг, значит, пускай радует как можно дольше. Молодой князь Карн тоже не особо торопил отца, по сердцу ему была устроенная жизнь в родительском доме, всё нравилось ему в ней, все, кроме жены.

Княгиня Силье, тоскующая по своей родной земле и языку, с удовольствием проводила время с Горлунг, они были из одного мира и примерно в одно время ступили на землю славянскую. Княгиня без устали обучала Горлунг ткать, прясть, заготавливать запасы на зиму, рассчитывать количество нужных заготовок, а главное, добиваться от девок теремных и чернавок беспрекословного подчинения. А иногда просто рассказывала ей о своей семье, той, в которой она выросла, о встрече с князем Фарлафом. Горлунг всегда вежливо слушала, кивала, когда надо задавала вопросы, но княгиня чувствовала, что это скорее из вежливости, чем из интереса. Что-то было в Горлунг такое, что настораживало княгиню, часто присматривалась Силье к невестке, но понять причину своего беспокойства не могла.

Сама же молодая княгиня, разуверившись в своем даре, веру в который ей с детства прививала Суль, целительством более не занималась. Раньше ей казалось, словно травы в лесу шепчут ей, она, сама не зная почему, ведала, какие из них следует сорвать, как их высушить и как применить. Теперь же ничего этого не было. Мир потерял для неё много звуков, и она плохо чувствовала себя в нем, иногда ей казалось, что она не видит теперь и половины красок, что радовали её глаза прежде. Князь Торин словами своими жестокими лишил её веры, что она несла людям освобождение от хворей. И это стало для неё главным ударом в жизни. Ни нелюбимый и не любящий муж, ни отсутствие земли, на которой можно княжить, так не печалили её, как мнимость дара. Теперь она с горечью вспоминала слова Суль о том, что она — другая, выходит, не права была бабка, она — обычная, нет у неё дара, боги не отметили её…

Иногда по старой памяти Горлунг доставала из сундука травы целебные, перебирала их и убирала обратно, горестно вздохнув. Она чувствовала себя обманщицей, лжезнахаркой, а людей, которым она помогла, считала исцелившимися чудом, и старалась не помнить о них. Зато тех, кого Морена забрала, Горлунг вспоминал часто и винила себя в их гибели, ибо возомнила она себя выше волхвов, за что и наказали её боги. Поэтому теперь она с горькой улыбкой вспоминала свою былую нерушимую уверенность в якобы существующем даре.

Горлунг старалась навсегда изгнать Суль и её слова, учение из своей памяти. Но иногда воспоминания о её детстве, прошедшем подле Суль, всё-таки посещали её, и Горлунг плакала о том, сколько лет находилась она в заблуждении, винила во всем свою бабку, обманувшую её. Теперь Горлунг воспринимала все невзгоды своей жизни как наказание, ниспосланное богами ей за её былую самоуверенность, за то, что она обманывала людей.

Супружество княгини молодой тоже не приносило ей радости, с Карном отношения у неё были сложные и противоречивые. Они не находили общего языка, и будучи одинаково несчастными в этом браке, возлагали всю вину друг на друга. В этом она тоже видела подтверждение слов Торина, вопреки предсказаниям Суль, муж не любил её, если не сказать больше, Карн её терпеть не мог. Она же отвечала ему полной взаимностью. С самого брачного пира возненавидела Горлунг Карна. Если бы не её глупые мечты, не её слепая вера словам бабки, то Горлунг была бы счастлива с Яромиром.