Елена Арсеньева - Любовь и долг Александра III
Вечером был фейерверк, под окнами наследника играл оркестр, на императорской резиденции на вилле «Бермон» давали бал на открытом воздухе, гостей угощали гречневыми блинами со сметаной и икрой.
Ночью Никсу мучила бессонница. Море шумело так сильно… Странно, что он никогда не слышал, как сильно, грозно и мучительно, оказывается, шумит море около виллы «Дисбах». Если в этом море живут русалки, то они не поют, а ревмя ревут. Он не хотел думать о русалках! Книжку Андерсена зашвырнул под кровать. И послал записку мамá о том, что хотел бы переехать к ней на виллу «Бермон».
Когда собирали вещи, Костин, камердинер Никсы, нашел книжку, покачал головой и упаковал вместе с самыми необходимыми вещами, которые решили отправить на виллу.
Устроившись в новой спальне, Никса с измученным выражением лица прикрыл глаза. Мое шумело и здесь. И еще громче, чем на вилле «Дисбах»!
– Тут гораздо тише, шум не будет беспокоить моего мальчика, – донесся до него голос мамá, и Никса прикусил губу от боли. Море шумело, шумело в его голове…
C этого времени его состояние начало непрерывно ухудшаться.
– Дитя мое…
Королева Луиза вдруг замолчала и беспомощно оглянулась на мужа.
Он коснулся ее руки, пытаясь ободрить, но его лицо было таким же мрачным, как лицо жены.
Минни удивленно смотрела на родителей.
Что случилось? Последнее время ее мучили тяжкие предчувствия. От Никсы давно не было вестей. Ни одного письма. Почему? Что случилось? Она знала, что он на юге Франции, лечится. Не может писать? Не хочет? Или…
Мысль, что Никса может забыть ее, даже не приходила в голову. Их встреча была прекрасна, они полюбили друг друга так сильно, так нежно… и они были предназначены друг для друга в самом высоком смысле этого слова, как дети царствующих семей. Никса не мог забыть ее… и как возлюбленный, и как человек. Осознающий свой особенный долг: долг перед страной, вернее, перед двумя странами – ее и своей.
Но почему, о господи, почему такая печаль на лице матушки? Почему так мрачен отец?
– Дитя мое, – снова начала королева Луиза, но не сумела продолжить.
– Минни, – хмуро сказал король. – Горько мне говорить об этом… Мы сегодня получили письмо от императора Александра. Он пишет, что, вероятно, ему придется вернуть нам слово… расторгнуть помолвку.
Минни оглянулась. Окно было открыто, и ей вдруг показалось, что стая воронов влетела в комнату, кружит вокруг, размахивая крыльями! И она невольно сделала такое движение руками, будто пыталась отмахнуться от хищных, страшных птиц.
Отец что-то говорил, но карканье воронов заглушало его слова.
– Нет, – покачала Минни головой, – Никса не мог разлюбить меня. Мы дали друг другу слово, мы поклялись… – И она с изумлением увидела, что мать плачет.
– Что случилось?! – крикнула Минни.
Этот крик, вырвавшийся из самой глубины испуганного, сжимающегося сердца, разметал черную стаю, и к Минни вернулся слух.
– Он тяжело болен, он умирает, – всхлипывая, промолвила мать.
– Кто?
Она действительно ничего не понимала.
Император умирает? И поэтому решил вернуть ей слово? Никса теперь станет государем России, и император считает, что ему нужна другая невеста? Почему? Чем стала неугодна дочь датского короля?
– Минни, очнись, – строго произнес король Кристиан. Испуганный, непонимающий взгляд дочери разрывал ему сердце, но он чувствовал, что жалость не найдет пути к ее рассудку. – Минни, император опасается, что твой жених настолько тяжело болен, что он… что ты… что тебе лучше получить свободу. Речь идет о жизни и смерти принца. О смерти или…
Он не мог выговорить «о слабоумии», потому что этого слова не было в письме русского императора. Но намеки на то, что Никса или умрет, или потеряет рассудок, были ясны.
И вдруг смятенное выражение сошло с лица Минни.
– Никса умирает? – воскликнула она. – Никса умирает? Этого не может быть. Но если это так, я должна находиться там. Я приеду, и ему немедленно станет лучше. Я знаю.
Отец и мать переглянулись.
– Минни, это… необычно… неудобно… против правил… девушка не может ехать к своему жениху без приглашения, а письмо императора вовсе не приглашение, как ты не понимаешь? – пробормотала королева.
– Матушка, вы хотите, чтобы я оставалась дома, в то время как мой любимый умирает? – изумленно спросила Минни, и даже слабая улыбка скользнула по ее устам, словно бы она изрекала величайшую нелепость на свете. – И как я смогу жить, ожидая каждую минуту известия о его кончине? А если, волею Божией, которого я буду неустанно молить о милосердии, ему станет лучше? Если он выздоровеет? Как мне быть тогда? Что станет он думать обо мне? Значит, он мне нужен только здоровым, а больным не нужен? Но как же клятвы, которые нам предстояло произнести? «Я, Мария, беру тебя, Николай, в свои законные мужья, чтобы, начиная с этого дня, в согласии с Божьим святым установлением, любить тебя, заботиться о тебе и подчиняться тебе в радости и в горе, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас». Неужели они что-то значили, лишь будучи произнесенными в церкви? А если я произнесла их в мыслях своих и в сердце своем в ту минуту, когда сказала Никсе «да» и ответила на его поцелуй? Что тогда делать мне, осознавая себя клятвопреступницей? Как мне жить, осознавая себя изменницей? Вы станете искать для меня другого супруга? Зная, что ваша дочь – двоемужница?
Король и королева переглянулись. Все, что говорила – нет, выкрикивала, выплакивала – их дочь, было нелепо и в то же время настолько искренне, что они впервые ощутили стыд перед своим ребенком. Стыд за мгновенную слабость и скованность условностями и церемониями, которые не имели ничего общего с той мукой, которой сейчас мучилась их дочь, с болью сердца и ее любовью.
Минни замолчала. Бурный протест, вспышка негодования и даже ненависти к самым близким людям обессилили ее, точно кровоточащая рана. Она даже стоять не могла и села – нет, неловко приткнулась на краешек кресла и согнулась, пытаясь поддержать руками голову.
– Кристиан, вы… – с запинкой начала королева, – должны написать императору, что мы с Минни немедленно выезжаем в Ниццу. С нами отправятся Фредерик, генерал Оксхольм, графиня Ревентлов и, конечно, мадемуазель Д’Эскаль. Этого довольно. Наш долг… долг Минни как невесты быть со своим женихом в самую тяжелую минуту. И потом, ведь и правда возможно, что свершится чудо, как в сказке…
Минни подняла голову. Взгляд ее был странным. Она должна бы радоваться решению матери, но почему-то эти последние слова – «чудо, как в сказке» – больно ударили ее в самое сердце.
И почудилось, будто бы вновь в открытое окно влетела и закружилась стая черных воронов. Только теперь они молчали, и от этого становилось еще страшнее.
