Роберта Джеллис - Гобелены грез
— Слишком много хлопот, — отозвался Ричард де Камвилль. — Я не уверен, что пожелаю остаться здесь, в северной глуши, да и в любом случае не думаю, что кому-то будет дано узнать про искренние чувства леди Одрис. Мы здесь пробудем не дольше следующего дня, а за этот короткий срок она будет скрываться в своей комнате или находиться под хорошей охраной.
Уорнер де Люзорс в начале ничего не говорил: он все еще пребывал в бешенстве из-за отказа Одрис. Однако это не помешало ему внимательно следить за беседой соперников и постепенно его настроение улучшилось. Если девчонка хочет обмануть своих сторожевых псов, то, естественно, будет свирепее всех бросаться на того, к кому более благосклонна. Он также понимал, что ни Вильям Чести, ни Ричард де Камвилль не были особо заинтересованы в такой награде, так как оба, казалось, не обращали внимания на дядю, который определенно будет благодарен за то, что ему позволят остаться в Джернейве и с радостью платить за это место из доходов от земель и от ремесла девчонки. Тем лучше. Они даже не пытались застать ее в одиночестве. Что касается заинтересованности Эссекса, то здесь пока трудно что-либо сказать, и за ним надо понаблюдать. Однако Люзорс не думал, что Эссекс готов следить за каждым движением девчонки и овладеть ею, пусть даже по пути в туалет, когда та будет одна. Конечно же, она перепугается, но труда не составит успокоить ее и спрятать, пока не представится случай показаться с ней перед королем в отсутствии дядюшки.
Остаток вечера подтвердил правоту суждений Ричарда Камвилля. Одрис ни на минуту не оставалась в одиночестве, за исключением процедуры присяги верности королю, занявшей немного времени. За столом она сидела по одну сторону от короля, сэр Вальтер Эспек — за ней, ее дядя и тетя слева от короля. За едой долго не засиживались, так как задержка, вызванная приготовлением достаточного количества съестного, чтобы накормить «неожиданных» гостей, пробудила хороший аппетит. Надо также отметить, что еда была простой, хотя и изобильной, и состояла из незамысловатых блюд: мясных и рыбных пирогов, ломтей соленой свинины, горячей пряной ухи и сыра, мастерством приготовления которого Эдит славилась на всю округу. Особых церемоний не соблюдали, за исключением королевского стола, да и там они были сокращены, так как Стефан приказал прислуживающим ему рыцарям и оруженосцам оставить блюда с едой и разойтись по своим местам.
Как только Бруно был отпущен, он присоединился к Хью за последним столом, накрытым скатертью и, помимо всего прочего, уставленным лотками с белым хлебом. Ниже этих столов, за которыми также сидели оруженосцы, пришедшие со своими хозяевами — северными баронами, стояли столы для прислуги — на них пища была погрубее и не в таком изобилии.
— Говорю тебе: все будет хорошо, — выговорил Бруно между двумя большими глотками остывающего супа. — Она рассказывает королю о своих первых ткацких работах, а также о том, что не годится на роль хозяйки дома.
Как Хью ни старался не смотреть, но все же бросил взгляд на стол, стоявший на возвышении, как раз в тот момент, когда король, смеясь и отломив самый сочный ломоть пирога, совал его в рот Одрис.
— Из этой передряги получилась веселая история, — сухо прокомментировал он.
— У нее всегда так выходит, ответил Бруно, усмехаясь. — Одрис, бедняжка, такая легкомысленная, и как только ты кончишь хохотать, она ускользнет, и ты обнаружишь, что так и не сказал ей то, что собирался, особенно, если хотел упрекнуть ее, запретить ей что-либо сделать или приказать сделать то, чего она не хочет.
То ли Одрис вела с королем насыщенный остротами разговор, то ли король решил не обсуждать кое-какие спорные вопросы, пока Джернейв не дал ему присягу, но как Хью, так и Бруно видели, что все сидящие за почетным столом испытывали непринужденность и удовольствие. А когда трапеза была окончена, Одрис поднялась, взяла корзину у мажордома Эдмера и начала собирать не сброшенные на пол объедки для бедняков, которые каждый день приходили к воротам за милостыней. Часто это было обязанностью слуг, но столь же часто этим занималась и благородная леди, считая эту работу проявлением доброты, милосердия и смирения. Стефан и не думал запретить Одрис это делать, обратившись к сэру Оливеру и обсуждая устройство церемонии для принесения Одрис присяги и клятвы на верность.
Церемония эта была простой, что, однако, не умоляло производимого ею впечатления. Посредине помоста было поставлено кресло для проведения обряда. Чуть пониже, справа и слева, стояли в качестве свидетелей сэр Вальтер Эспек и другие северные бароны, затем — приближенные короля, а за ними — оруженосцы и челядь. Толстые свечи, насаженные на шипы в железных подсвечниках, висевших на закопченных кронштейнах, отбрасывали неравномерный золотистый свет на помост и на площадку в середине зала. Вставленные в настенные мундштуки пылали факелы; их огонь то вспыхивал, то пригасал под порывами ветра, дующего из плохо прилегающих оконных ставен и открытых дверей. Время от времени красные или золотистые отблески отражались от ручейков влаги, стекавшей по камням стен, а пылинки слюды или кварца, вкрапленные в камни, бросали ослепительные вспышки.
Такие же блистательные крупинки мерцали и в шитье платья Одрис, и в золотых нитях, вплетенных в волосы, сопровождая ее, когда она шла через половину комнаты и через проход, образованный свидетелями. Одновременно сэр Оливер пересек помост и почтительно встал позади кресла короля, слева от него. Справа встал спешно вызванный священник из аббатства Хексэм со священной реликвией для принесения клятвы. Одрис подошла к помосту, ступила на него и опустилась на колени; король поднялся. Некоторые из его подданных почувствовали беспокойство. Одрис была так мала по сравнению с королем, который, подобно башне, возвышался над ней, что всех невольно охватило ощущение его грозной силы и превосходства.
— Ты, демуазель Одрис, — полноправная наследница сэра Вильяма Фермейна, владельца крепости Джернейв… — Стефан умолк, и сэр Оливер тихо подсказал ему названия законных владений Одрис, которые громким голосом повторялись королем.
— Я, демуазель Одрис, наследница и владетельница, — подтвердила она.
Ее голос был уверенным и отчетливым. Те, кто, казалось, чувствовал беспокойство, одобряюще кивнули.
— И ты по своей собственной воле, без страха или оговорок желаешь стать моей подданной? — произнес Стефан ласковым тоном, напоминающим мурлыкание довольного кота, и почти все присутствующие заулыбались.
— Да, я желаю этого, — ответила Одрис.
После этих слов она сложила руки как бы в мольбе и подняла их, Стефан взял их в свои.
