Донна Валентино - Королева его сердца
– Мне очень жаль, – прошептала Глориана Данте, пока мисс Хэмпсон изливала свои воспоминания.
Ее извинение так ошеломило Данте, что он потерял дар речи.
– Это, вероятно, самое меньшее, что один человек может сказать другому. – Ее глаза говорили о таком глубоком сочувствии, которое испытывает человек, сам всю жизнь подвергавшийся оскорбительным намекам. – Я была не права. Я хотела, чтобы ты рисковал своей жизнью ради чего-то важного для меня. И вполне справедливо, что я плачу тебе чем-то в равной степени важным для тебя. Ты выполняешь условия сделки до конца, а я отдаю тебе зеркало. Правда, меня беспокоит, чем я заменю его во время моих последующих выступлений.
– Правда?
– Я должна увидеть это ранчо.
Он припомнил мечтательную надежду Мод на то, что Глориана найдет на ранчо свое счастье, порвав с цирком.
Он припомнил, как ярко сияли глаза Глорианы, когда она объявила, что, завещая ей эту землю, отец тем самым признал ее.
Решимость Глорианы отправиться туда любой ценой убедила его в том, что он должен ей помочь. Он должен обеспечить ее безопасность. А заодно опровергнуть утверждение астролога, унижающее его, Данте. Что ж, если на то пошло, молодой человек примет вызов доктора Ди. Но этого мало. Ему просто необходимо вернуть эту светлую улыбку и ласковый взгляд, и думать здесь больше не о чем.
– Я сумею защитить тебя, Глориана. Я отплачу тебе за зеркало сполна.
Она закусила губу и снова уставилась на свою чайную чашку.
Принимая решение, Данте понимал, что его боевой опыт тысяча пятьсот сорок четвертого года скорее всего устарел и не позволит ему быть на равных с противниками, владеющими современным оружием. Для обеспечения успеха, как он понял, ему понадобится учитель.
Он обратился с вопросами к мисс Хэмпсон, недовольно поджавшей губы, когда он прервал ее речь о гигиенических особенностях внутренних прокладок от пота в ковбойских сомбреро:
– Этот шериф Оуэне не гомик и не метис?
– О Боже, конечно, нет!
– И носит пистолет на бедре? – Он усомнился в словах Мод, когда та говорила о том, что мужчины поступают именно так. – На левом бедре, – уточнила мисс Хэмпсон. – Я слышала, ему нет равных в Аризоне по быстрой и меткой стрельбе.
– А! Самый быстрый – значит самый лучший.
– Так и говорят.
Так Данте нашел себе учителя.
Глориана наслаждалась удобством и уединенностью своего личного вагона, но одновременно это разжигало в ней простое любопытство, когда она попадала в окружение обычных пассажиров поезда. Каждый поход в вагон-ресторан и обратно становился своего рода маленьким цирковым парадом всего лишь с двумя участницами – Глорианой и Мод. Пробираться через узкие проходы между полками, занятыми пассажирами, по раскачивающимся вагонам, слоёно испытывающим их умение сохранять равновесие, было довольно непривычно по сравнению с проходом по изрытым улицам какого-нибудь городка, жители которого выстраивались по обеим сторонам улиц, чтобы поглазеть на проходящий парад.
Но на этот раз путь из вагона-ресторана прокладывал Данте и никакого страха они не испытывали.
Впрочем, слово «страх» было, возможно, неудачным, и Глориана мысленно внесла поправку. Парады не могли внушать ей страха, поскольку она участвовала в парадах цирка не реже одного раза в неделю на протяжении всей своей жизни. Парады были частью ее работы – они вызывали интерес к артистам, соблазняли горожан, заставляя их расставаться с заработанными тяжелым трудом монетами ради пары часов красочного зрелища.
Она участвовала в таком количестве парадов, что трудно сосчитать, но никогда ей не приходилось пробираться через выстроившихся по сторонам людей, и только теперь, глядя, как Данте осторожно ставил ногу, обходя сонного ребенка, Глориана поняла, что такое завораживающий соблазн парада.
Мод одела Данте во все черное. Как она объясняла, он должен выглядеть бедно и быть похожим на головореза, чтобы никто в Плезент-Вэлли не осмелился тронуть Глори, когда он будет рядом с нею. Однако Глориане его черный костюм и блестящие бронзовые волосы лишний раз напоминали окрас полуприрученного тигра. Он двигался с присущей тигру легкостью и точностью. Медно-карие глаза с кажущимся безразличием ощупывали взглядом каждого пассажира в каждом вагоне, через который они проходили, как порой камышовый кот, напускающий на себя равнодушный вид, подкрадывается к своей жертве, чтобы броситься на нее в смертоносном прыжке.
Этот проклятый черный костюм! Она предпочла бы, чтобы на нем по-прежнему были широкие штаны, скрывавшие изящество его плоского живота и узких бедер. Она была не в силах оторвать глаз от его спины, как ни ругала себя за такую слабохарактерность.
Она расплачивалась за свою рассеянность, когда какая-нибудь корзина с курами, засунутая под вагонную скамью, внезапно взрывалась громким кудахтаньем. Глориана в испуге отшатывалась, хватаясь за ручки чьей-нибудь корзинки для рукоделия.
Равновесие она восстанавливала мгновенно. Это было у нее профессиональное. Цирковой народ разгонял бесконечную скуку путешествий в поездах оживленной болтовней – каждый делился опытом, и Глори научилась от Мод и от многих других акробатов множеству приемов сохранения равновесия. Однако Данте этого знать не мог. Он спешил поддержать ее, когда резкий наклон вагона едва не сбивал ее с ног. И она не протестовала, когда он подхватывал ее под руку, прижимая к себе, и низко склонялся к ней, бормоча: «Не беспокойся, Глориана».
«Не беспокойся, Глориана». Она не сопротивлялась, когда он ее подхватывал. Данте постоянно выходил за круг своих обязанностей. Ведь ее надо было охранять, но не обнимать. Но Данте так поддерживал Глори, что все время гладил ее по плечу. Это получалось как бы само собой. Они оказывались так тесно прижатыми друг к другу, что она слышала шуршание своей коленкоровой юбки, касавшейся проклятых черных штанов. Когда ее спина прижималась к его груди, она слышала, как билось его сердце.
Даже супружеские пары не осмелились бы ходить на людях так крепко обнявшись, но он ни на мгновение не ослаблял руки, пока они не проходили вагон от одного конца до другого. Чего еще она могла ожидать от мужчины, похожего на полуприрученного тигра? Воспитанная молодая леди не потерпела бы таких вольностей ни единой минуты, не говоря уже об опьяняющем ощущении мужской власти. Его подбородок касался головы Глориа-ны, а плечи возвышались над нею как башня. Его тело прикрывало ее как щитом, так что пассажирам, которые оборачивались им вслед, почти не удавалось увидеть Глориану.
«Оцепенение, гнет» – такими словами мать обычно описывала ей поворот в жизни женщины, если она позволяла мужчине подчинить ее себе. Действительно, ее ошеломляло присутствие Данте, но в его легких прикосновениях не было ничего подавляющего. Она понимала, что он разжал бы свои руки, сделай она хоть малейшее движение в попытке от них освободиться. А ей этого совсем не хотелось. С укрывавшим ее от звуков и взглядов Данте она чувствовала себя более свободной, чем когда-либо раньше.
