Барбара Картленд - Оттенки страсти
Все стены в столовой были увешаны живописными полотнами Гейнсборо, Рубенса, Рембрандта и других прославленных мастеров. Внимание Моны привлекло небольшое полотно голландского живописца Альберта Кейпа. Настоящий шедевр! На фоне заходящего солнца дрейфующее рыболовное суденышко со спущенными парусами. Небольшую гостиную украшали полотна примитивистов: насыщенные яркие краски, строгая простота линий, первозданность форм. Однако благодаря массивным резным рамам с позолотой эти картины смотрелись вполне уместно в интерьере гостиной.
– А теперь чай! – скомандовал Алек и повел Мону в уже знакомую гостиную с портретом маркизы над камином.
Огонь в камине пылал, и яркие языки пламени отбрасывали на портрет красавицы неровные блики. Серебряный чайник на столе, застеленном старинной скатертью, богато украшенной ручной вышивкой и самодельными кружевами, кипел вовсю. Сервировка поражала роскошью и изысканностью, как и все в этом доме. Мона небрежным движением сбросила пальто и предстала перед Алеком в бледно-зеленом платье из мягкой шерсти, ниспадающем легкими складками, которые эффектно облегали фигуру. Ее наряд тотчас же вызвал в памяти Алека строгие одежды Мадонны, чьи многочисленные изображения остались в картинной галерее внизу.
– Пожалуйста, сними свою шляпку! – умоляющим тоном проговорил он. – Мне так хочется, чтобы ты хоть на время стала частью этого дома. Притворись, что ты здесь главная. Хозяйка! Сделай одолжение, Ундина! Прошу тебя!
Мона покорно уступила и тут же рассердилась на собственную сговорчивость, испугавшись голодного блеска, которым вдруг зажглись глаза Алека. Старательно отводя взгляд в сторону, чтобы лишний раз не встретиться с ним глазами, она заварила чай и разлила его по хрупким чашечкам старинного вустерского фарфора.
– Расскажи, чем ты занимался все это время, как уехал от нас, – начала она светским тоном любезной хозяйки, удобно устраиваясь в кресле. Для большего комфорта она даже слегка откинула голову на подушечку из алого бархата, слегка пожухлого от времени.
– Воровал яблоки из чужих садов! – загадочно проронил Алек.
Женщины, подумала Мона, как всегда, женщины, и неожиданно для себя почувствовала укол ревности.
– И риск был оправдан?
– А какое же удовольствие без риска? Не нами ведь сказано: запретный плод сладок. Причем, мне кажется, тут важен не столько сам плод, сколько то, что он запретен. А потому, чтобы его отведать, для начала следует его украсть.
– Да ты законченный циник! – возмутилась Мона. – А я-то думала, ты просто развлекаешься, прожигаешь время…
– О, я терпеть не могу тратить время попусту! – последовал многозначительный ответ.
– Тогда зачем же ты… – начала Мона и осеклась, перехватив взгляд Алека. Он смотрел на нее долгим испытующим взглядом, исполненным откровенной страсти. Она видела, как напряглось его тело, словно он страшным усилием воли сдерживает себя, не давая чувствам выплеснуться наружу.
Его взгляд завораживал и не отпускал от себя. Мона поднялась с кресла, словно во сне, чувствуя, что еще немного, и волна его страсти накроет и ее с головой. И в ту же минуту он притянул ее к себе, маленькую грациозную нимфу, в отчаянном страхе замершую перед неизбежным взрывом страсти, которой нельзя противостоять, от которой нельзя убежать и спрятаться. Ей вдруг показалась, что она стоит перед ним совсем нагая, и все барьеры, разделяющие их, рухнули.
А уже в следующую секунду он, издав ликующий возглас, похожий скорее на стон, припал к ее устам.
Время остановилось. Минута, час, год? Сколько длился их поцелуй? Моне он показался сладостной вечностью. Этот долгий и страстный поцелуй наконец-то сделал из нее женщину. Настоящую женщину. Конечно, она замужняя дама и все такое. Но в душе Мона оставалась все той же робкой и целомудренной девочкой, абсолютно равнодушной к физической стороне брака. Да, Питер – ее муж, и она обязана исполнять супружеский долг, с этим все понятно. Но супружеские обязанности не доставляли ей ни капли удовольствия, не вызывали и сотой доли эмоций, которые испытала она сейчас во время поцелуя. Природа словно мстила ей за то, что она полностью исключила ее из взаимоотношений с мужем. И вот сейчас… что это было? Мона была слишком потрясена, чтобы разбираться в собственных чувствах. Но одно она знала совершенно точно. Еще никогда в жизни она не испытывала такого наслаждения, как тогда, когда Алек сжимал ее в своих объятиях, целовал, шептал ей на ухо что-то нежное и волнующе страстное. Воистину, святые узы брака – ничто перед таким наслаждением
– Дорогая! Как ты невыразимо прекрасна! – прошептал Алек, целуя ее в шею.
Сладостная дрожь пронзила все ее тело, и в ту же минуту она с силой оттолкнула его от себя и вырвалась из его цепких рук.
– Боже мой, Алек! – воскликнула она с ужасом. – Что же мы делаем?
– Пытаемся быть взрослыми людьми и взглянуть правде в глаза, – проговорил он ласково и умоляюще простер к ней руки. – Ундина! Прошу тебя! Не уходи!
Но она снова уклонилась от его объятий.
– А Питер? О нем ты подумал?
– Ради всего святого! – Алек рухнул в кресло и насупил брови. – Ради всего святого! Ты думаешь, я мало передумал за все эти месяцы, которые провел вдали от тебя? Они показались мне вечностью, эти несколько месяцев в разлуке с тобой.
– Откуда мне было знать? – вырвался у Моны крик, больше похожий на стон.
– Нет, ты должна была знать! И ты знала! – Алек бросил на нее свирепый взгляд, словно намереваясь не оставить и камня на камне от всех ее жалких попыток оправдаться. – Ты знала, что ты – моя и принадлежишь только мне! Разве ты забыла, как трепетала в моих объятиях в ту ночь, когда я впервые поцеловал тебя? А когда мы прощались с тобой в Тейлси-Корт, ты тоже все забыла? – он стремительно вскочил с кресла и сделал шаг к ней. – Дорогая! Неужели ты скажешь, что все это пустяки, не имеющие для тебя никакого значения?
– Ах, нет! Нет! Я никогда так не скажу!
Алек развернул Мону к себе и внимательно посмотрел ей в глаза. Он не стал целовать ее снова, а лишь небрежным движением подхватил с кресла ее пальто.
– А сейчас я отвезу тебя домой, дорогая. Ибо если ты задержишься здесь еще на пару минут, то я уже никогда не отпущу тебя. Это будет выше моих сил.
Голос его вибрировал и дрожал от едва сдерживаемой страсти, но, странное дело, Моне было совсем не страшно. Все вдруг стало таким простым и понятным, словно она вернулась к себе самой и своим истокам. В конце концов, что такое цивилизация? Тонкий слой масла, который старательно льют вот уже который век на бушующее море первобытных эмоций, вот и все.
Алек помог Моне сесть в машину, заботливо укутал ей ноги пледом, почти как Питер. Впрочем, они так похожи, Питер и Алек, вот только она выбрала не того, подумала она с болью в сердце. Но почему она так решила, вдруг спросила себя Мона и сама удивилась своему вопросу. Вообще-то Алек как-то не вязался в ее сознании с ролью женатого человека. Он слишком большой эстет, артистическая натура, сибарит. Повседневные тяготы и заботы, сопряженные с семейной жизнью, все не для него. Герой-любовник, он привык блистать на сцене в свете софитов, а семья – это уже массовка, так сказать, задний план, скучный и никому не интересный. И в эту минуту она услышала, как Алек прошептал ей на ухо голосом змия-искусителя:
