Патриция Гэфни - Любить и беречь (Грешники в раю)
Кроме Вэнстоунов, единственный мой визитер – Кристи. Он приходил трижды и два раза приглашал меня на чай к себе домой. По-видимому, Джеффри просил его взять меня под крыло. (Как соблазнительно представлять себя рядом с Архангелом, окруженной со всех сторон его оперением, в тепле, уюте и под надежной защитой.) Но даже если он ходит ко мне только потому, что его попросил о том Джеффри, его общество все равно доставляет мне больше радости, чем мне следует позволять себе чувствовать. С преподобным Морреллом я более, чем с кем-либо еще, могу быть самою собой: это огромное, захватывающее, могучее облегчение, которое я уже отчаялась когда-нибудь испытать. Мы говорим обо всем на свете. Он не пытается обращать меня в веру, но ему хочется знать, как я «встала на этот путь», я немного рассказала ему о себе – совсем мало и только счастливые моменты из своей истории, – и он воспринял этот рассказ в свойственной ему заботливой, внимательной манере, не судя и не оценивая. Он действительно молится за меня. Я знаю это наверняка, потому что он сам это сказал, совершенно открыто, без тени кокетства. Я испытала при этом удивительное ощущение, которое постаралась скрыть с помощью нервозного, горького смешка. Что он рассказывает обо мне своему Богу? Мне бы хотелось подслушать один из его монологов, обращенных к Всевышнему.
Не думаю, что Кристи чувствует жалость ко мне, падшей женщине. Нет, не жалость, у меня есть некоторые основания думать, что он восхищается мной. Мне никогда прежде не приходилось быть объектом восхищения такого мужчины, как Кристиан Моррелл. Не знаю, что и думать об этом, но эти мысли постоянно меня занимают. Прямота, с которой он говорит о своей жизни, просто обезоруживает меня. Он не похож ни на кого из тех, кого я когда-либо встречала, я очарована им.
У него прелестный дом, не такой старый, как церковь, построенная еще норманнами, но по-своему весьма впечатляющий. Главная постройка относится к концу XV века и представляет собой смесь тюдоровского стиля с мотивами ренессанса. Позднейшие переделки и добавления осуществлены, по-видимому, в правление короля Якова I[12]. Об этом говорят изогнутые линии причудливых окон, башня, уровни полов в которой отличаются от уровней внутри дома, а также то, что множество деталей и украшений позднейшего времени сделаны из мягкого песчаника, тогда как первоначальным материалом для дома служил твердый дартмурский гранит. Дом викария меньше Линтона самое малое в четыре раза, но он гораздо уютнее, благоустроенней и романтичней. Его кабинет буквально заставлен рядами книг, но книжные полки стоят и в прихожей и даже висят вдоль лестницы. Лампа для чтения на его большом письменном столе не гаснет, должно быть, до глубокой ночи. Иногда, когда бессонница не дает мне покоя и я подолгу прислушиваюсь к тиканью часов, я представляю его себе сидящим за этим столом и пишущим свои проповеди. Я вижу, как он произносит их перед пустой комнатой, шагает взад-вперед, жестикулирует в нужных местах. Он очень много читает, но он не из тех священнослужителей, чья жизнь сводится к одним только богословским трактатам. Он бывает священником только тогда, когда это совершенно необходимо. Кристи заботится о каждом из своих прихожан, принимает близко к сердцу заботы самого незаметного из них. И он вовсе не стесняется показывать это. А они, в свою очередь, просто обожают его – почему, собственно, нет? Мужчины им восхищаются, а дамам хочется заботиться о нем, что же до девиц… да, в рамках известного союза, освященного церковным благословением, все девицы просто-напросто его хотят. Я вижу это каждое воскресенье, когда он приветствует их на ступенях церкви, и это меня развлекает. До известных пределов. Я не хочу, чтобы он выбрал одну из них. Нет, даже прелестную Софи Дин. И, конечно же, не кого-нибудь из сестер Суон и не мисс Мэртон, и никого другого. Он чересчур хорош для них всех.
Перечитав, я вижу, что это звучит более чем необычно. Это что – материнское чувство? Видит Бог, я вовсе не испытываю к преподобному Морреллу материнских чувств. Чувство собственника? Допускаю. Я льщу себя мыслью, что между нами особые отношения. Стоит мне только подумать, что другая женщина – вообще другой человек – может услышать то, что он говорит мне, те очень личные, конфиденциальные, захватывающие вещи о своих надеждах в жизни, о страхах потерпеть поражение, – стоит мне представить себе, что его придется делить с кем-то еще, как я чувствую себя… уничтоженной.
Преподобный Моррелл – совсем не то, что я; он открыт, великодушен, чистосердечен, не стесняется выражать свои чувства. Вот почему он доверяет их мне, а я впадаю в эгоистичную ошибку, полагая, что он не доверяет их никому другому.
По здравом размышлении, я чувствую себя слегка смешной.
Я больше не могу писать.
Хотя очень хорошо, что у меня есть этот дневник. Он помогает мне более полно понять собственные мысли, то, о чем я думала прежде. И, без сомнения, спасает меня от множества унижений.
9
Праздник урожая, справляемый в первый день августа, пришелся на вторник. Все работники линтонской фермы получили полдня выходного, и Кристи с удовольствием увидел, что их работодательница подает благотворный пример своим служащим, присутствуя на краткой полуденной проповеди. Она присоединилась к процессии верующих, двигавшихся через боковой придел храма со свежими колосьями пшеницы в руках, демонстрируя первые плоды урожая. Кристи благословил колосья и очень кратко сказал прихожанам о значении этого праздника. Как всегда, тихое присутствие Энни в церкви его отвлекало. После службы он попросил ее подождать его несколько минут, пока он не обсудит со своим помощником церковные дела; у него имеется к ней просьба.
Теплый ветер гнал со стороны побережья серые дождевые облака. Середина лета уже миновала, но воздух по-прежнему был мягок и ласков, без намека на приближение осени. Закончив дела с преподобным Вудвортом, Кристи отправился на поиски Энни. Он обнаружил ее на кладбище среди старых замшелых надгробий. Она оглянулась на громкий скрип заржавленных петель калитки и улыбнулась ему. Она была в темно-коричневой накидке. Неожиданный порыв ветра сорвал с ее головы шляпку и растрепал волосы. Он почувствовал неожиданный трепет в груди и приписал это тому простому факту, что она прекрасна. И хорошеет с каждым разом, что он ее видит. Это была чистая правда: в ней сейчас трудно было узнать ту бледную, скованную, почти безмолвную женщину, которую он встретил у смертного ложа свекра четыре месяца назад. Разве грешно признавать очевидное? Он же не слепой, не так ли?
– Мне необычайно нравятся кладбища, – сказала она вместо приветствия, проводя длинными белыми пальцами по поверхности гранитного надгробия. – Я часто гуляю по фамильному участку д’Обрэ, особенно на закате. Я тамошний призрак.
