Елена Арсеньева - Царственная блудница
Лия дорого дала бы, чтобы узнать, о чем идет речь, – и была бы немало изумлена, кабы проведала, что идет она непосредственно о ее персоне.
– Ну что, время начинать, – проговорил Гембори, подойдя к Бекетову и указывая на картину, висевшую на стене, прелестный «Пейзаж с Полифемом» Пуссена, составлявший предмет гордости посланника, любителя изящных искусств. Можно было подумать, что парочка обнимающихся нимф или, на худой конец, могучая фигура Полифема, возникшая из дальнего вулкана, составляло сейчас все интересовавшее сэра Уильяма.
Бекетов тоже вытаращился на пейзаж, однако видел отнюдь не красоты природы или нимф... вернее, ему мерещилась Венера среди этих нимф, рыжая Венера его жизни, его сновидений, его несбывшаяся мечта! Голос Гембори вернул его к действительности:
– Время начинать, и советую вам играть понатуральней! Вы сами видели, что интерес императрицы к вашей персоне нужно лишь подогреть, чтобы он вспыхнул вновь. Однако Лия де Бомон – девица очень, очень непростая. Она только изображает из себя воздушное создание. Характер у нее такой, что любому мушкетеру фору даст. Не зря же она так любит переодеваться в мужское платье, фехтовать, ездить по-мужски верхом...
«Совершенно как Афоня», – ни с того, ни с сего подумал Бекетов и помрачнел, вспомнив об участи своей сестры, матери Афони... участь эта зависела только от него...
– Совершенно как ее величество, – улыбнулся уголком рта Гембори, – которой нравится, когда все видят ее очаровательные ножки. Вы слышали тот прелестный комплимент, который сделала императрице великая княгиня Екатерина Алексеевна после очередного маскарада? «Какое счастье, что вы не мужчина, не то сколько нежных женских сердец было бы вами разбито!» – сказала великая княгиня.
И посланник неприметно усмехнулся, увидев, что настороженное лицо Бекетова смягчилось. «Как он прост! – самодовольно подумал Гембори. – Конечно, он же русский... это вам не греческая квадрига, это всего лишь русская тройка!»
Надо сказать, что сэр Уильям числил себя в знатоках не только живописи, но и конного спорта, и не зря.
– Итак, мадемуазель Лия де Бомон любит, когда с ней обращаются, как с мужчиной, – продолжал он наставлять Никиту Афанасьевича. – Хлопают ее по плечу, обращаются к ней в мужском роде, мсье, то и дело оговариваясь, ах, простите, мадемуазель, причем она просто в восторге, когда такие обмолвки происходят публично. Но умоляю, сделайте вид, что не испытывайте к императрице ничего, кроме почтения, иначе никто не поверит в ваши ухаживания за де Бомон, а прежде всего, вы не сможете ввести в заблуждение саму государыню. Она сразу распознает, что вы преисполнены страсти именно к ней, и это мигом охладит ее интерес. Итак, начинайте, сейчас я покину вас, ибо господин Бестужев явно хочет мне что-то сообщить.
В самом деле, Алексей Петрович делал послу явные знаки и, завладев его вниманием, подвел к императрице, которая выглядела растерянной.
– Кто этот человек? – спросила она без обиняков, не глядя на Бекетова, но Гембори не стал строить из себя невинность, делая вид, будто нуждается в уточнениях, а ответил прямо:
– Это дядюшка невесты моего племянника, ее единственный родственник в России, полковник Никита Афанасьевич Бекетов.
– Имя его и звание мне известны, – пробормотала Елизавета. – Ну, если он единственный родственник, тогда, конечно... его присутствие понятно... при девушке должен быть добрый дядюшка.
– Родство молодых и красивых людей иногда бывает опасно для добродетели невесты, – сказал Бестужев весьма ехидно, и Гембори очень натурально рассердился, что потребовало от него больших усилий – если учитывать, что эту реплику Бестужев подал по его наущению.
– Напрасно, сударь, – сказал он, поджимая недовольно губы, – напрасно черните господина Бекетова. Отношение его к племяннице самое что ни на есть отеческое. Вообще же говоря, – тут на его лице появилось озабоченное выражение, – я должен был бы опасаться за добродетель не невесты, а жениха... я имею в виду моего племянника, к коему господин Бекетов сделался так расположен, как если бы тот был нежною красоткою.
Озадаченная императрица повернула голову и взглянула на упомянутого.
Гарольд Гембори, облаченный в ярко-голубой камзол и чуточку более бледные панталоны (чулки и кружево манжет и сорочечной отделки были белоснежны, а туфли снабжены столь помпезными золотыми пряжками, что цвета обуви за ними не разглядеть), возвышался во весь свой гренадерский рост позади бледной от тоски и ревности невесты, однако не делал ни единой попытки развеселить или развлечь ее, а со скучающим видом разглядывал огромный аквамарин в своем перстне. Его глаза в эти минуты приобрели совершенно такой же голубой оттенок. А может быть, это яркий шелк камзола придавал им сей оттенок. Словом, можно сказать, что от жениха исходило голубое сияние.
Елизавета Петровна, имевшая склонность к высоким, атлетического сложения красавцам, оглядела Гарольда придирчиво.
«Аквамарин хорош», – подумала она мельком, а более ничего во внешности жениха ее не раззадорило. Да и про аквамарин императрица немедля забыла, пораженная внезапной догадкою:
– Что вы имеете в виду, сэр Уильям? Вы намекаете... ах боже мой, я вспоминаю разговоры, которые ходили насчет странных, очень странных, – она выделила эти слова, – пристрастий господина Бекетова... неужели он не расстался с ними?!
– Да вы сами изволите видеть, ваше величество, – лукаво усмехнулся Гембори. – Взгляните только...
Он повел рукой, и, проследив за его жестом, императрица увидела, что Бекетов завладел рукой Лии де Бомон и перебирает ее тонкие, обтянутые перчатками пальцы. Ей не было видно выражения лица Лии... довольно, что она видела самую обольстительную из улыбок на лице Бекетова.
– Что-то вы не о том, сэр Уильям, – озадаченно забурчал Бестужев. – Ухаживать кавалеру за девицею не соромно, а мадемуазель де Бомон – французская девица, это всякому известно.
Елизавета Петровна смятенно оглянулась и встретилась взглядом с Гембори. И по выражению его желтоватых глаз она поняла, что английскому посланнику ведомо то, что известно далеко не всякому, а прежде всего – подлинное имя Лии де Бомон. И она вспомнила первую встречу с ней... вспомнила, как прелестная француженка присела перед русской императрицей в реверансе, а граф Михаил Илларионович, запинаясь от волнения, отрекомендовал:
– Ваше величество, позвольте представить вам кавалера Шарля д’Эона, посланника его величества короля Франции!
Санкт-Петербург, Зимний дворец, опочивальня императрицы Елизаветы, 1755 год, чуть раньше описываемых событий
