Майя Родейл - Сладкое поражение
— Ничего, ничего, — быстро сказала Анджела, бросая на Хелену красноречивый взгляд. Филипп повернулся к Пенелопе и улыбнулся ей. Она покраснела.
— Она назвала вас «лорд Инвалид», — ответила Пенелопа.
— Пенелопа! — воскликнула Анджела.
— Вы называете меня «лорд Инвалид»?
Он не знал, как ему реагировать — обидеться или посмеяться над этим.
— Больше не называем, — быстро нашлась Анджела.
— Мы назвали вас так в первые дни, когда вы только здесь появились, — добавила Пенелопа.
— До тех пор, пока Анджела не начала терять мозги и не влюбилась в вас, — резко сказала Хелена.
— Хелена! — вновь воскликнула Анджела в полнейшем ужасе.
— Меня называли и похуже, — ответил Филипп, пожимая плечами, решив все-таки посчитать это забавным. — И кто же придумал такое имя?
— Я, — с гордостью произнесла Хелена.
— Звучит неплохо, — прокомментировал он.
— Мне тоже так показалось, — согласилась Хелена.
— А леди Кэтрин не сказала вам, сколько времени потребуется на починку крыши? — спросила Анджела, пытаясь сменить тему.
— Недели две.
— И затем вы уедете? — спросила Анджела. — Да.
Он внимательно посмотрел на нее, пытаясь уловить выражение ее лица. Но она, казалось, была совершенно поглощена своей работой.
— А что вы скажете друзьям, когда они спросят, где вы пропадали? — спросила его Пенелопа.
— Я мог бы рассказать им правду, но сомневаюсь, что они мне поверят. Они только посмеются, я в этом уверен.
— А они среагируют, если вы расскажете им, что соблазнили монахиню? Тоже посмеются? — спросила Хелена.
Бывает просто «неловкое молчание», а бывает «очень неловкое молчание». В данном случае это был второй вариант. Даже Анджела не стала упрекать свою подругу. И, что гораздо хуже, она в ожидании его ответа даже перестала лущить горох и смотрела на него с беззастенчивым любопытством.
Если он расскажет своим друзьям правду, они решат, что он привирает — и не в том, что соблазнил женщину, собирающуюся принять постриг, а в том, что эта женщина практически сама соблазнила его. Паркхерст, наверное, хлопнет его по спине и предложит выпить по этому поводу. Но на самом деле у него не было ни малейшего намерения рассказывать кому-либо о случившемся. Это было не в его правилах — он не любил откровенничать о своих личных делах. Да, как правило, правда, мало кого интересовала, в основном все предпочитали питаться слухами.
— Вопреки всеобщему мнению я никогда не распространяюсь о своих интимных делах, — твердо ответил он. И, не удержавшись, добавил специально для Хелены: — Я, правда, сам тоже не имею привычки вмешиваться в чужие дела.
— Дела — это подходящее слово, — пробормотала девушка и, положив нож, вышла из комнаты.
Ну, как можно разговаривать с женщинами, когда они в самый разгар спора выходят из комнаты?
— Извините, что так вышло, — сказала Пенелопа, прерывая мучительное молчание.
— Все в порядке. На самом деле этого следовало ожидать, — ответил он.
Но беспокоила его больше не Хелена, а Анджела, которая, похоже, была почти уверена, что он еще долго будет развлекать своих приятелей рассказами о том, как соблазнил послушницу. Она может считать, что он меняется, но она явно не видит в нем джентльмена. И виной тому, конечно, ее печальный опыт и его скандальная репутация.
Потом Пенелопа и Анджела начали рассуждать о том, кто из селян мог бы заняться ремонтом крыши. Для женщин, ведущих замкнутый образ жизни, они странным образом были в курсе всех местных дел. Во всяком случае, так показалось Филиппу. Они рассчитывали, что Джонни и Уильям Слоуны, братья Пенелопы, наверняка смогут помочь с крышей, но не Роб Маккэббин, поскольку он сломал ногу, прыгнув с крыльца таверны «Солнце и луна». В тот момент он, несомненно, был навеселе. Семейство Фитч навряд ли сможет отправить на работу своих старших сыновей — слишком много дел на ферме, они и так еле сводят концы с концами.
Филипп молча чистил картошку. Анджела и Пенелопа, похоже, забыли о его существовании, никоим образом не пытаясь вовлечь его в разговор, и ему оставалось лишь размышлять о своих странных чувствах.
Филипп не присоединился к сестрам ни во время завтрака, ни во время обеда. Все-таки это был женский монастырь со своими порядками.
Он обедал в одиночестве и от нечего делать представлял себе, как его друзья покатываются со смеху, узнав, что Филипп Кенсингтон несколько недель прожил в женском монастыре. А если бы они узнали, что однажды он все утро чистил картошку, с интересом прислушиваясь к женской болтовне, то, несомненно, решили бы, что он просто сошел с ума. Он вряд ли смог бы описать им голос Анджелы, который буквально может околдовать. Они бы просто подняли его на смех, после чего его авторитет и репутация были бы окончательно подорваны.
Но он не даст им повода смеяться над ним, поскольку ничего им не расскажет. Он действительно никогда не рассказывал о своих интимных связях. У него не было нужды хвастаться своими победами, поскольку это всегда делали за него другие, а его молчание воспринималась как подтверждение слухов.
Он погубил четырех женщин, но вовсе не окончательно, как все считали. Просто он никогда не пытался опровергать ходившие о нем сплетни, поэтому неудивительно, что у него была такая репутация.
Во время ужина, вновь проведенного в одиночестве, он подумал о том, что ему необходимо разработать план своих действий после того, как он покинет монастырь.
Он может поехать в Лондон, где у него было два варианта. Он мог остановиться у Девона и Эмили. В огромном лондонском особняке легко мог разместиться гвардейский полк. Но у него нет ни малейшего желания обращаться с какой-либо просьбой к своему брату. И хотя Эмили, очевидно, простила Девона за то, что он позволил своему брату так обойтись с ней, сам Филипп сомневался в том, что прощение будет даровано и ему. Ведь это он, в конце концов, завлек ее в брак, потому что рассчитывал поправить свои дела за счет ее приданого.
А деньги ему нужны были для того, чтобы доказать, что он вовсе не такой безнадежный оболтус, каким всегда считал его отец. На деньги от приданого он мог восстановить поместье, потому что это очень важно для отца. Всегда на первом месте у отца были его чертов титул и поместье. Все остальное не имело значения.
И вот он без единого пенни. И теперь уже нет отца, на которого нужно произвести впечатление. У него есть лишь брат-близнец Девон, который всю свою жизнь опережал его на один шаг. А у Девона есть деньги и жена, которая ненавидит, Филиппа. Нет, он ничем не омрачит их существование и не обратится к ним с просьбой о помощи.
