Энн Жирар - Мадам Пикассо
– Все хотят, чтобы я был успешным художником, а это совсем другое. Впрочем, я и так уже добился успеха.
– Успеха и счастья?
Пикассо посмотрел на влажный холст с недавно завершенной композицией: гитара и музыкальная нота. Это сочетание напомнило ему «Последнюю песню» Гарри Фрагсона, и воспоминание снова привело его к Еве.
– Я доволен, если не счастлив.
– Но ты даже не выглядишь довольным.
– Пока мы с тобой не виделись, произошло много разных вещей, амиго. Посмотри на себя: ты женат!
– Давай выкурим по сигаре, – предложил Брак и вывел Пикассо во двор, усыпанный гравием, где благоухали глицинии, а цикады пели так громко, что они едва могли расслышать друг друга. Художники уселись в крашеные металлические кресла и стали наблюдать за последними лучами заката, догоравшего на горизонте.
– Digame[31], – произнес Брак по-испански. Это слово он давно усвоил от самого Пикассо и теперь побуждал своего друга к откровенности. Пикассо глубоко затянулся сигарой, хотя предпочитал сигареты.
– Есть другая женщина.
– Неудивительно, – отозвался Брак. – Ты уже рисовал ее?
– Я нечаянно похитил ее невинность.
Брак посмотрел на холмы и глубоко затянулся. Между ними повисло молчание. Дым витал над их головами.
– Фернанда знает об этом?
– Я сказал, что поеду один. На этот раз она поняла, что я говорю серьезно, и оставила меня в покое.
– Думаешь, она поверила тебе?
– Думаю, да.
– Значит, тебе не безразлична та, другая женщина?
– В данный момент я просто одержим ею.
– О Господи.
Огоньки свечей мигали в лунном свете.
– Все слишком осложнилось, поэтому я уехал.
– Возможно, это было неблагоразумно с твоей стороны.
– Да, может быть.
– Как ее зовут, если не секрет?
– Ее зовут Ева, но так получилось, что в Париже она называет себя Марсель Умбер.
– Бог ты мой! – Брак покачал головой.
– Да.
Пикассо закрыл лицо ладонями и какое-то время молчал.
– Я дал обещание Фернанде, – наконец добавил он с тяжелым вздохом. – Я стараюсь выполнить его, но Dios mio, это так трудно!
– Ты не женат. Вас ничто не связывает.
– Она называет себя мадам Пикассо, и весь Париж об этом знает.
– Желания не всегда совпадают с действительностью.
– Но я мог все разрушить. Поэтому я уехал из Парижа, надеясь, что мое желание пройдет само собой.
– Ты решил, что можешь забыть о нем здесь, где тебя ничего не отвлекает.
– Если бы все было так просто…
– Эта девушка – Марсель или Ева – ты на самом деле чувствуешь, что она отличается от остальных? В прошлом ты далеко не всегда хранил верность Фернанде.
– Это самая странная вещь, Жорж. Ее настоящее имя – Ева, и мне иногда кажется, что она самая первая женщина в мире. С ней я чувствую себя по-другому, как будто могу стать первым мужчиной. Вернее, как будто я могу стать новым человеком, не похожим на предыдущего.
Пикассо провел ладонью по лицу, понимая, что не смог как следует объяснить свои чувства. Фрика вышла из студии и начала бегать кругами, а потом улеглась у его ног.
– Это нехорошо, – сказал Брак, покачав головой.
– И что мне теперь делать?
– Мы будем рисовать.
– До каких пор? – спросил Пикассо, подавив очередной тяжкий вздох.
– До тех пор, пока не пройдут самые острые симптомы. А потом мы снова начнем рисовать.
После этого они вместе писали картины и сравнивали полотна весь следующий день, пока Марсель приносила им чай и фрукты и опустошала пепельницы. Их горячие дискуссии о формах и структурах наполняли студию на холме над городком Сере.
Вид от монастыря, с пологим склоном и вишневым садом на переднем плане и городскими крышами в отдалении, был для них превосходным сюжетом. Они решили изобразить одну и ту же сцену, каждый в своей творческой манере и в кубистском стиле, а на исходе дня открыть бутылку вина и сравнить результаты.
В пять часов вечера Пикассо дожидался один на каменной террасе, пока Брак и Марсель не спустятся вниз после дневного отдыха. Марсель нравилась Пикассо, но его немного раздражало, с какой легкостью Жорж был готов уединиться со своей новой женой. Это отвлекало его. В конце концов, Пикассо пригласил друга, чтобы рисовать картины, а не отдыхать со своей женщиной.
Он прекрасно понимал, что завидует. Было ясно, что эту пару объединяет нечто большее, чем слова и жесты. Но это лишь подчеркивало, чего ему не хватало в собственной жизни, и заставляло его вспоминать некоторые собственные связи с женщинами в прошлой жизни, прежде чем он получил какое-то представление о настоящей любви.
Он закурил очередную сигарету и вспомнил, как его отец дон Хосе впервые привел его в бордель. Тогда он был всего лишь подростком.
– Вымещай свои желания здесь, сынок, а не на соседских девушках, – посоветовал отец, высокий и суровый, с темной бородой, обрамлявшей выступающие скулы. – Так твое искусство останется чистым, как и твоя репутация.
Дон Хосе положил руку на узкие плечи Пикассо, когда представлял сына местным проституткам. Он делал это, исходя из лучших побуждений.
К несчастью для Пикассо, переполненного юношескими впечатлениями, опыт той ночи не укротил его фантазии, а лишь разжег его интерес к женщинам. Следующим вечером он продал два эскиза на перекрестке, чтобы самостоятельно отправиться в бордель. Тем временем его младшей сестре Кончите, которая уже давно и тяжело болела, становилось все хуже, и поздним вечером, в алом свете угольной печи, его мать заставила всех молиться за здоровье девочки, подчеркнув связь между распущенностью сына, состоянием Кончиты и Божьей волей. Так в нем зародилось чувство вины, которое с тех пор не покидало его.
Потом была последняя ночь, когда Пикассо вышел на улицу, окутанный запахом дешевых духов и под руку с девушкой, прильнувшей к нему. Старшая сестра Лола поджидала его, прямая как палка, разгневанная и убитая горем. Пикассо посмотрел на нее и устыдился. Он попался, как заяц в силки.
– Если ты закончил, пора идти домой. Ты нужен маме. Кончите стало хуже. Очень жаль, что вы с отцом выбрали разные бордели, и мне понадобилось много времени, чтобы найти вас обоих.
Горькая желчь подступила к его горлу вместе со смесью стыда, ужаса и горя. Лола отвесила ему легкую пощечину.
– Ты уже стал похож на отца.
Эти два образа слились в его сознании и превратились в пугающее, искаженное целое. Целомудренность и похоть: его невинная младшая сестра, лежавшая при смерти, и юная проститутка, густо размалеванная помадой и оставившая тошнотворное красное пятно на его члене, как будто она решила заклеймить его. Когда Лола ушла, он согнулся пополам и сблевал на каменную стену в круге желтого света, под звуки музыки и света из распахнутой двери борделя за спиной.
