Жюльетта Бенцони - Сын Авроры
Пренебрежительный, почти презрительный тон, с каким были сказаны эти слова, буквально взбесил Аврору, но она нашла в себе силы сдержаться:
— Вовсе нет. Его Величество требуют, чтобы я извинилась перед вами. Вот почему я пришла сюда. Прошу вас забыть все сказанные мной грубости, — объявила она непринужденно, отчего лицо Флеминга заметно побагровело.
— Король говорил об извинении... публичном.
— Ну, если вам это так важно, позовите всех ваших слуг, и я повторю это снова.
— Вы что, издеваетесь? «Публично» означает — перед всем двором, и король должен быть свидетелем!
Сказав это, Флеминг воинственно раздул ноздри и поджал губы, так что они слились в едва различимую бледную черту. Аврора вдруг заметила, как из красного лицо министра становится желтоватым, как если бы вся желчь (коей в этом склочнике было в достатке!) разом прилила к его коже. Графиню это так рассмешило, что она уже даже не пыталась сдерживать улыбку:
— Под «всем двором» вы подразумеваете Кристину Эберхардину, Ее светлость вдовствующую княгиню, которая, к слову, души во мне не чает, и эту Эстерле? Вы ведь ее ненавидите, Флеминг!
— А почему бы и нет?! Весь двор — это весь двор!
— Забудьте об этом! Княгини вряд ли оценят подобное обращение с настоятельницей Кведлинбурга, к коей вы, кстати, должны бы проявить хоть каплю уважения! Да и у меня, признаться, нет ни малейшего желания участвовать в этом фарсе. Я принесла вам свои извинения, вам они не нужны, что ж, тем лучше! В таком случае я незамедлительно вернусь в свой монастырь... в Пруссии! Кстати, я уже говорила вам, что мы с королем Фридрихом-Вильгельмом друзья? Мы переписываемся.
— О, я просто счастлив! Теперь-то уж ваш сын точно сможет беспрепятственно развратничать, тем самым приближая себя к неминуемой гибели. Если что, ему в этом помогут, уж будьте уверены!
Аврора уже почти дошла до двери, когда последние слова Флеминга заставили ее резко обернуться, отчего горностаевый шлейф изящной змеей свернулся у ее ног:
— Юному графу Саксонскому больше нечего бояться желчного управленца вроде вас, — бросила она холодно, постаравшись вложить в эту фразу как можно больше яда. — Сейчас он уже, должно быть, у принца Евгения, в Вене.
— Один?
— Со слугой.
— Но король не дал своего разрешения! — глухо проскрипел Флеминг.
— Евгений Савойский, будучи французским принцем, также не просил разрешения у Людовика XIV.
И что же? Теперь он один из самых могущественных людей Священной Римской империи. Храбрость моего сына его восхищает, и, не извольте сомневаться, он поможет Морицу добиться достойного будущего!
— Евгений не был сыном Людовика! И Савойя не принадлежит Франции! — пронзительный голос Флеминга едва ли не ввинчивался в потолок. — Не сравнивайте Евгения с вашим малолетним бунтарем!
Личный кабинет министра был на самом деле библиотекой, по верху которой шла узкая галерея, обрамленная резными перилами. Там стоял, опершись кулаками о балюстраду, Август II, собственной персоной. Глаза его под пышной седеющей шевелюрой гневно сверкали. Сейчас он больше всего напоминал древнеримского бога Юпитера. Для полного сходства не хватало только пучка искрящихся молний в руке. Аврора сделала глубокий реверанс и широко улыбнулась:
— Я и не знала, что Его Величество все слышали, но если так, то я очень рада!
— Не понимаю, чему здесь радоваться?
— А тому, что раз Его Величество присутствуют здесь уже долгое время, они, очевидно, слышали, как я извинилась перед министром, а следовательно, требования, оговоренные в письме, выполнены наилучшим образом.
— Я, конечно, не так себе это представлял, но... Флеминг, выйдите ненадолго: мне нужно переговорить с госпожой настоятельницей...
Не дожидаясь ответа, он направился к маленькой винтовой лестнице в углу, объединявшей библиотечные галереи с нижним этажом кабинета. Искоса наблюдая за королем и ожидая, пока Флеминг покинет комнату, Аврора заметила, что Фридрих Август заметно располнел, так что ступеньки надрывно поскрипывали под его немалым весом. В чертах, движениях и походке этого сорокалетнего мужчины уже безошибочно угадывалась неотвратимая печать старости. Причиной тому были неправильное питание, выпивка и разгульный образ жизни (наличие официальной любовницы нисколько не мешало ему спать как с благородными дамами, так и с уличными девками). В этот момент Аврора возблагодарила небеса за то, что Мориц нашел в себе силы бросить все и присоединиться к своему новому покровителю. Через несколько секунд они стояли лицом к лицу, отец и мать. Потом Август II рухнул в ближайшее кресло и жестом приказал Авроре подойти ближе, очевидно, чтобы их не мог слышать никто из посторонних. Графиня догадалась, что речь пойдет об их сыне. Некоторое время король молчал. Наконец, он откашлялся и заговорил. По его мнению, голос должен был звучать уверенно, однако графиня безошибочно определила в нем легкую дрожь:
— Почему он уехал вот так, не сказав мне ни слова?
— Потому что для него сама жизнь здесь потеряла всякий смысл. Бездействие и праздность длились слишком долго, и Мориц потерял всякую надежду найти себя, устроить свое будущее, которое бы соответствовало его статусу и амбициям, а не погрязло бы в нищете и пороке. Он любит армию, солдатское братство, сражения, риск... Он жаждет богатства и славы.
— Ну, а что будет, когда война закончится? — проворчал Август II. — Сможет ли он жить в мирное время с такими амбициями?
—Думаю, сможет. В противном случае он развяжет новую войну... А чего вы еще ожидали? В нем течет кровь Кенигсмарков, чьи военные подвиги навсегда останутся в европейской истории. А пока его отъезд представляется мне совершенно естественным, ведь он нашел свое место рядом с выдающимся военачальником, которым он искренне восхищается!
— Чего не скажешь обо мне, не так ли?.. Что мне нужно сделать, чтобы он вернулся?
Аврора сделала вид, что раздумывает над ответом, и, как бы невзначай, заметила:
— Почему бы не женить его на симпатичной девушке с большим приданым? Тогда он смог бы восстановить свой любимый полк...
Она говорила и чувствовала себя победительницей. Ей не только удалось привлечь внимание короля, но и, вероятно, порядком извести проклятого Флеминга! Она живо представила себе, как первый министр бегает взад-вперед за дверью, вслушиваясь в каждое ее слово, и грызет от ужаса ногти. Хотя, пожалуй, это было не в его стиле: скорее Флеминг уединился где-нибудь в укромном уголке неподалеку и подслушивал их через слуховое окно! Но госпожу фон Кенигсмарк это нисколько не волновало: главное — ее слова выслушали и приняли к сведению. Вернувшись домой, графиня с удовольствием отметила, что так спокойно и безмятежно она себя не чувствовала уже давно...
