Джоанна Борн - Черный ястреб
В этом отношении агенты были хорошо организованы. Они всегда были готовы к тому, чтобы за пару минут собрать необходимые им вещи и оставить насиженное место. Ведь жизнь шпионов полна неожиданностей и неопределенности.
Хоукер подошел к Жюстине, сдвинул брови и задумался. Когда же Жюстина запрокинула голову, чтобы заглянуть ему в глаза, с его волос на ее лицо упали три дождевые капли.
— Извини, — произнес он, отбрасывая мокрые волосы со лба. — Тебе необязательно это делать. Я не нуждаюсь в том, чтобы кто-то разжигал для меня огонь.
— Не хочешь — не надо. Я делаю это не из благотворительности. Просто грею руки. Я несколько часов просидела в кустах и ужасно замерзла. — На самом деле Жюстина провела в кустах возле дома Дойла большую часть вчерашнего дня и всю ночь. Закутавшись в плащ и зарывшись в прошлогодние листья, она выжидала момента, чтобы увидеться с Северен. — Ты мог бы подать мне чайник и кружки. Я поставлю их на огонь, чтобы подогреть. Мне кажется, в Англии даже посуда дрожит от холода.
— Обмороженный фарфор. Известная английская проблема.
Хоукер снял с каминной полки совершенно обычный заварной чайник. Такой можно было встретить в любом английском или Французском доме. Чашки без ручек были чуть более изящными, но такими тоже пользовались на постоялых дворах и в тавернах.
Жюстина ощутила некоторое раздражение. Мэгги могла бы купить в этот дом более изящную и дорогую посуду. Ведь особняк Дойла напоминал богатые лома Франции, битком набитые всякими сокровищами.
Хоукер привычно взял заварной чайник, придерживая крышку большим пальцем. Другой рукой он подцепил сразу две чашки, и они, тихонько звякнули, ударившись друг о друга. Все так же небрежно он взял с полки банку с чаем.
Но если заварной чайник и чашки ничего не стоили, то бело-голубая фарфоровая банка для чая являла собой произведение искусства династии Мин. Еще до революции нечто подобное стояло в стеклянном серванте в Красной гостиной в загородном поместье отца Жюстины.
Хоукер небрежно подцепил ложкой заварку. Он еще ни о чем не подозревал.
Маргарита была умной женщиной. Она помнила, кем был Хоукер в прошлом, поэтому в доме появились сплетенные из тростника табуреты, тяжелый дешевый заварной чайник и грубо сколоченный стол. Но с помощью утонченных книг и изящных мягких кресел, придвинутых к камину, она предложила Хоукеру будущее. Как бы невзначай она расставила на каминной полке фарфоровую посуду, изготовленную еще в бытность Жанны Д’Арк.
Все в этом маленьком домике было мило и знакомо душе Хоукера, потому что так устроила Маргарита. Однажды он будет вращаться среди сильных мира сего в богатстве и роскоши, даже не подозревая о том, что все это началось здесь, в этом домике в английской глубинке.
Жюстина приподняла чайник так, чтобы Хоукер мог высыпать в него заварку. У него были руки художника или скульптора — изящные, с длинными пальцами. Они были сильными, аккуратными и целеустремленными.
Подбородок молодого человека тенью покрывала темная щетина. Три года назад Жюстина познакомилась с мальчиком, но этот молодой человек был ей незнаком.
«Я не знаю, как спросить. Все слова будут уродливы. А я не хочу, чтобы это выглядело уродливо»
Жюстина сосредоточенно наливала кипяток в заварной чайник. Дождь барабанил по крыше, и поскольку они с Хоукером не разговаривали друг с другом, звук этот казался преувеличенно громким.
— Как только допьешь, ты должна уйти, — произнес Хоукер. — Дождь усиливается.
«Я должна сделать это сейчас, пока у меня еще хватает смелости».
— Я надеялась остаться на ночь.
Глава 20
Жюстина тщательно подбирала слова, чтобы между ней и Хоукером не возникло недопонимания.
— Я хочу провести ночь с тобой. В твоей постели.
Ну вот. Она сказала это. И обратного пути теперь нет, хотя сознание Жюстины тут же начало искать возможность сделать вид, что она сказала все это не всерьез.
Хоукер молчал. Он не потерял бы самообладания, даже если бы сейчас сюда ворвались кочевники с афганских равнин и набросились на него с ятаганами. Упрямое нежелание хоть как-то проявить свое неудовольствие или раздражение всегда очень импонировало Жюстине.
Время тянулось бесконечно долго, и чтобы хоть чем-то заполнить молчание, Жюстина помешивала заварку в чайнике. Выражение лица Хоукера оставалось непроницаемым.
Наконец он взял с каминной полки масляную лампу и полнее се фитилем к огню, чтобы зажечь.
— Удивила, нечего сказать.
— Я предполагала, что ты удивишься. Только не стоит воспринимать это как неудобство или назойливость. Вряд ли тебя осаждают толпы женщин с предложением разделить с тобой постель. — Жюстина ожидала, что Хоукер будет польщен. А вместо этого он начал ее в чем-то подозревать. — Я налью тебе чаю, хорошо?
— Спасибо.
— Не стоит меня благодарить. В конце концов, это твой чай.
Раньше Жюстина могла бы предложить Хоукеру весьма откровенный выбор сексуальных развлечений. На шести языках. Теперь же у нее не было слов. Она даже не могла вспомнить ни одного французского слова, связанного с сексом. Она подняла крышку чайника.
— Я добавлю воды. Чай получился слишком крепким.
«На этот раз я не потеряю самообладания. На этот раз власть будет в моих руках. И, сделав это, я освобожусь». Внушающие отвращение воспоминания зашевелились, точно черви, в отдаленных уголках ее сознания. Но Жюстина прогнала их прочь.
Хоукер взял с каминной полки сахарницу.
— Хочешь сахара?
— Мило, что ты предложил. Да.
— Где-то здесь есть щипцы для сахара и чайные ложки. Мэгги положила столовое серебро в буфет, а это огромный соблазн для воров. Поэтому я убрал его с глаз долой. Только женщина, которую Мэгги присылает убираться, постоянно прячет его куда-то. И делает это нарочно.
— Иногда слуги хотят хоть в чем-то уязвить хозяев. Мне часто доводилось быть в услужении, поэтому я понимаю эту женщину. — Жюстина приподняла стоящие на блюдцах чашки. — Я не пойду искать щипцы для сахара, потому что они скорее всего тоже надежно спрятаны. Мне два куска. Я не возражаю, если ты возьмешь их пальцами.
Сунув руку в сахарницу, Хоукер достал несколько кусков сахара. Один он опустил в свою чашку, а два — в чашку Жюстины. При этом он не отрывал взгляда от лица девушки.
— Мы с тобой в постели. Ну что тут скажешь?..
Жюстина, которой доводилось произносить вслух немало непристойных слов, спеть немало непристойных песен, теперь не могла вымолвить единственного слова согласия.
— Ты хочешь… — Хоукер сделал неприличный жест.
