Пьер Лоти - Женитьба Лоти
Не могу выразить, как странно действовала на меня английская речь в устах Рараху! Она это знала, а потому начинала говорить по-английски только в том случае, если была в чем-то твердо уверена или хотела поразить меня. При этом голос ее бывал невыразимо нежен, проникновенен и печален – словом, причудливо очарователен. Некоторые фразы и слова она выговаривала довольно прилично и казалась тогда девушкой моей расы – будто некое чудо сближало нас…
Теперь она понимала, что мне невозможно остаться с нею; этот старый романтический план отброшен, как детские иллюзии. Дни нашей совместной жизни сочтены. Правда, я говорил, что, возможно, вернусь, но ни она, ни я в это не верили. Как жила моя девочка без меня, я не знал, да и не хотел знать. С меня было довольно, что ее никто не видел с другими белыми. Так или иначе, я по-прежнему для нее был вознесен на недосягаемый пьедестал, и никто другой не мог занять мое место. Разлука ничего не переменила; при моем возвращении она была бесконечно ласкова со мной, как может быть ласкова без памяти влюбленная шестнадцатилетняя девочка. И в то же время от меня не укрылось то, что чем ближе наша разлука, тем больше Рараху от меня отдаляется. Она улыбалась прежней нежной улыбкой, но я видел, что сердце ее переполняют тоска, горечь, обида, негодование, даже раздражение, и прочие необузданные чувства дикарского ребенка.
Но, Боже правый, как я любил ее!
Как горько было оставлять ее, оставлять на погибель!..
– Девочка моя милая, – твердил я, – любимая, будь умницей, когда я уеду! Бог даст, я еще вернусь. Ты же веришь в Бога – молись, хотя бы молись – и мы встретимся на небесах.
На коленях я заклинал дорогую мою подружку:
– Уезжай и ты, уезжай из Папеэте! Поезжай к Тиауи в дальнюю деревню, где нет белых. Выходи замуж за соплеменника, у тебя будет семья, как у христианки, детишки… Никому не отдавай их и будешь счастлива. А не то пропадешь…
Но при этом на губах ее появлялась загадочная улыбочка, она опускала глаза и молчала. И мне становилось ясно, стоит мне покинуть ее, она превратится в самую распутную потаскуху Папеэте.
Боже, как горько, что на все мои страстные мольбы отвечает она этой ненавистной улыбочкой, немой и равнодушной, таящей скорбь, обиду, насмешку!..
Какая мука может сравниться с этой: любить и видеть, что тебя не слышат; что сердце любимой не раскрывается тебе навстречу; что недоступная, дикая сторона характера твоей возлюбленной забирает над нею власть!..
А ты безоглядно любишь эту душу, которая прячется от тебя. А смерть близка. Скоро она овладеет этим возлюбленным телом, ставшим плотью от плоти твоей. Смерть без воскрешения, без надежды на загробную жизнь, – ведь она умрет, не веруя больше в источник спасения…
Будь эта душа дурной, пропащей, ты бы оставил ее как нечистую. Но ведь она страдает, ты знаешь, какой она бывает нежной, любящей, чистой! Словно покров тьмы окутал ее – еще живую сжимает в ледяных объятьях лютая смерть. Быть может, еще не поздно ее спасти – но ты должен уехать, навсегда покинуть ее! И время проходит… И ты бессилен…
Ты исходишь в порывах любви и слез, стремишься в последний раз насладиться всем тем, что навеки отнимается у тебя, – вырвать что еще можно, упиться хмелем восторга и лихорадочных ласк…
XXVII
Мы с Рараху, взявшись за руки, шли по дороге в Апире. До отплытия оставалось два дня.
Стояла душная предгрозовая жара. Сильно благоухали спелые гуаявы; листва на деревьях поникла… Неподвижные верхушки молодых золотистых пальм выделялись на свинцовом небе. Из туч высовывались рога и клыки утеса Фатауа; нагретые базальтовые скалы нависали над головами, подавляя мысли и чувства.
На краю дороги сидели две женщины, вроде бы поджидая нас. При нашем появлении они встали и двинулись навстречу.
Одна из них, старая и сгорбленная, вела за руку молодую красавицу. Это были Хапото с Таимахой.
– Лоти, – смиренно сказала старуха, – прости Таимахе…
Таимаха улыбалась неопределенной своей улыбкой, опустив глаза, словно ребенок, уличенный в проступке, но не сознающий своей вины и не понимающий, что, собственно, он сделал плохого.
– Лоти, – по-английски попросила Рараху, – проста ей, Лоти!
В знак прощения я пожал протянутую руку Таимахи. Не нам, рожденным на другом конце планеты, понять – не то чтобы судить – этих туземцев, столь непохожих на нас. В глубине души эти люди дики и загадочны, но нельзя не признать: столько в них бывает любовного очарования, столько изысканной чувственности…
Таимаха принесла мне бесценную вещь – память о прошлом – парео Руери, которое у меня же и выпросила.
Она выстирала его и тщательно заштопала. Что ни говори, бывшая возлюбленная Руери искренно волновалась, отдавая мне драгоценный сувенир, чтобы я отвез его обратно в Брайтбери. В глазах ее стояли слезы.
XXVIII
При прощальном визите во дворец я попросил королеву Помаре позаботиться о Рараху.
– А все-таки, Лоти, что вы намереваетесь делать? – строго спросила Помаре.
– Я вернусь, – смущенно промямлил я.
– А, Лоти! Твой брат тоже обещал вернуться. Все вы так говорите! – возразила она, будто припоминая что-то личное. – Все вы так говорите, покидая нашу страну. Земля ваша Британская (те фенуа Пиританиа) слишком далеко от Полинезии. Много вас уезжало, да мало воротилось…
Она приласкала внучку.
– Поцелуй ее. Больше ты ее никогда не увидишь! – почта приказала она.
XXIX
Вечером мы с Рараху сидели у себя на веранде; в саду стрекотали цикады. Дом казался покинутым и разоренным, его наполовину скрывали причудливые кроны неподстриженных апельсинов и гибискусов.
Я спросил:
– Рараху, неужели ты больше не веришь в Бога, как верила в детстве? Ты же так горячо умела молиться!
Рараху медленно проговорила:
– Если человек умер и зарыт в землю, разве можно достать его обратно?
Я взывал к темным верованиям ее народа:
– Но ты же боишься привидений; ты знаешь, что сейчас, сию минуту, они, быть может, сидят вот тут, за деревьями?..
– Да-да, – она содрогнулась, – а ведь еще бывают тупапаху. После смерти существует призрак человека. Какое-то время он блуждает по земле, но потом, когда тело его истлеет, тупапаху тоже пропадает. И это уже настоящий конец…
Никогда не забуду, как ее невинные детские уста на сладостном наречии произносили эта ужасные слова…
XXX
И вот настал последний день…
Лучезарное солнце Океании подымалось над дивным островом; вечная природа знать не хотела о преходящих страданиях человеческих и не откладывала ради них ослепительных своих торжеств.