Эмма Драммонд - Танцовщица
Через две недели после Рождества пришло одновременно два письма: одно от Вивиана, второе Нелли принесла от Френка. Письмо Вейси-Хантера Лейла вернула нераспечатанным. Каковы бы ни были ее чувства к этому мужчине, она не должна упускать из виду, что она замужем.
Письмо Френка было словно от постороннего человека. Лейла ничего не знала ни о тех местах, что он упоминал, ни о его друзьях, ни о военной кампании. Она была кем-то, кого звали Лил и кто работал в доме, который Лейла Дункан не видела больше года. Она читала корявые строчки, ее оскорблял панибратский тон письма, она стыдилась грубых пассажей об их былой близости, какие часто пишут солдаты своим женам. Он жаловался, что она не пишет ему, и надеялся, что ее хозяева не слишком загружают ее работой и что кое-кто в этом доме не очень распускает руки, пока его нет.
Как обычно после получения его писем, она на некоторое время впала в депрессию, удивляясь, как она могла когда-то так легко отдаться человеку, чье лицо сейчас даже не может вспомнить, или как она могла быть так глупа и напугана, чтобы вступить в брак, не давший ей ни защиты, ни финансовой помощи, а только связавший ее на всю жизнь. Депрессия сменилась испугом. Неужели она сможет жить с ним как жена, когда он вернется? Если он захочет, то положит конец ее карьере в театре. Иногда ей представлялись совсем кошмарные вещи, будто он вынуждает ее стать любовницей вереницы мужчин, вроде Вивиана Вейси-Хантера, и живет на эти деньги. Потом она говорила себе, что стала слишком впечатлительной. Конечно же, она никогда даже отдаленно не любила этого человека. Она почти не помнила, что за человек был Френк Дункан.
В эти дни после Рождества ее гораздо больше волновали другие проблемы. В день так называемого прослушивания, когда она пела песню цыганки о любви и предательстве, ее нагнал Джек Спратт и очень искренне сказал, что ей следует пойти к педагогу и заняться пением, даже если для этого придется позволить одному или двум почитателям заплатить за ее уроки. Те три минуты, когда она стояла на сцене, еще жили в ее сердце. Это было самое волнующее ощущение в ее жизни, и оно породило в ней желание петь еще и еще, но уже перед полным залом восхищенных лиц.
Лейла знала, что уроки пения дорого стоят, и что у нее не будет поклонника, который за них заплатит. На сегодняшний момент она не имела ни малейшего представления, как решить этот вопрос и где достать деньги. Она была готова продать некоторые вещи, которые купила в свой подвал. Она также может отказаться от покупки платьев и экономить на топливе. Будет ли этого достаточно?
Эта проблема не давала ей покоя несколько недель, пока она не решилась на дерзкий поступок. В театре Линдлей сейчас было два ведущих исполнителя: Аделина Тейт и австриец, приглашенный на главную мужскую роль. Франц Миттельхейтер был смуглый, с удивительно красивым лицом и так великолепно смотрелся в блестящем мундире, сшитом для этого шоу, что Лейла чувствовала, что никто в зале не поверит, что Веселая Мэй может влюбиться в кого-то другого из их полка. При этом австриец чувствовал себя очень несчастным и с первого дня насмерть поругался с Лестером Гилбертом.
Импресарио сказал австрийцу, что в афише он будет называться Френк Миттен. Это стало причиной первого скандала. Затем Франца отправили па уроки дикции, потому что Лестер Гилберт считал, что его немецкий акцент слишком заметен для английского уха. Это привело к скандалу номер два. Но главным яблоком раздора между ними стал голос Франца Миттельхейтера. У него был слишком хороший голос в сравнении с остальной труппой. Настоящий тенор, он в дуэтах заглушал пронзительное пение Аделины Тейт, а свои соло превращал в арии, которые исполнял с такой страстью, что примитивность диалогов сразу становилась очевидной. Просьба петь потише и сделать исполнение более непринужденным была последней каплей для человека, воспитанного на венской оперетте.
Однажды, после трудной репетиции, Лейла увидела, что настал подходящий момент. Австриец, расстроенный и чувствующий себя в труппе чужим, после окончания репетиции остался на сцене, чтобы утешить себя игрой на пианино, такой же искусной, как и его пение. Лейла стояла в кулисах и слушала. Это было ошеломительно и очень странно. Она сочувствовала мужчине, которому, как и ей, сказали, что его голос слишком хорош для этого шоу. Когда он начал петь, сначала осторожно, потом все громче и, наконец, во всю мощь своего голоса, она обнаружила, что вся похолодела от волнения. «Вся в мурашках», как описывала Рози свое посещение оперы. Теперь Лейла точно знала, что это значит. О, петь дуэт с таким партнером! Эта песня была не из «Веселой Мэй» и не из подобных шоу. Она была прекрасна, брала за душу и услаждала слушателей, как нежные слова любви. Когда он закончил, Лейла пошла к нему. Ее шаги гулко отдавались на пустой сцене. Остановившись около него, она вдруг оробела, ее голос отдался эхом в обитых красным плисом ярусах.
— Мистер Миттельхейтер. Я хочу извиниться за то, что хочу сказать вам.
Он вздрогнул от ее внезапного появления, затем вежливо выслушал ее мнение о том, что труппе следует добиваться более высокого уровня, чтобы соответствовать его таланту.
Франц встал и слегка поклонился.
— Вы очень добры, мисс?..
— Дункан. Это не доброта, а зависть. Нам всем должно быть стыдно.
Он печально покачал головой.
— Я не знал, что из себя представляет эта «Веселая Мэй», когда подписывал контракт. Не она для меня не хороша, а я не хорош для нее. Но с вашей стороны это очень любезно, что вы пришли сказать мне это.
Он уже хотел уйти, но Лейла собрала все мужество и остановила его.
— Мистер Миттельхейтер, как долго нужно учиться пению? Чтобы петь, как вы, я имею в виду.
Он повернулся, и на его красивом лице появилась улыбка.
— Очень долго… а для вас просто невозможно не петь, как я, да?
Для нее это было слишком важно, чтобы смеяться.
— Сколько это может стоить, и как мне найти учителя?
Он нахмурился, стараясь, вероятно, понять, серьезно она говорит или нет. Затем он снова подошел к пианино и сказал:
— Хороший учитель стоит дорого, а идти к плохому нет смысла. Но может, хороший учитель для вас — это тоже трата времени. Спойте, пожалуйста!
Миттельхейтер сыграл несколько тактов; Лейла так растерялась, что не смогла издать ни единого звука и только беспомощно смотрела на него.
— Вы дурачите меня! — сердито воскликнул он. — Уходите!
Он закрыл крышку пианино, но Лейла схватила его за руку.
— Нет, пожалуйста, это очень серьезно, правда. Вы единственный человек, который может дать мне совет. Я не читаю по нотам, но я могу спеть песню цыганки, если хотите.
