Кейт Фернивалл - Жемчужина Санкт-Петербурга
Проклинал свою удачу.
Он бросился за роскошный «роллсройс», массивный, как скала, в тот самый миг, когда стрелка его внутреннего секундомера указала на отметку сто двадцать. Две секунды он просидел там, сжавшись в комок, не думая ни о чем и не слыша ничего, кроме сумасшедшего биения сердца.
Взрыв был такой силы, что показалось, будто он вырвал гигантский кусок из ночи. Яркая вспышка распорола темноту, и ударная волна подбросила вверх тяжелый «роллсройс», выбила его стекла и продавила крепкие металлические бока. От невообразимого грохота уши Аркина наполнились пульсирующей болью. Из ночного неба на него посыпались острые, как ледяные кинжалы, осколки стекла. Он заставил себя наполнить сжавшиеся легкие воздухом и подняться, но то, что он увидел на месте взрыва, заставило его пожалеть о том, что он остановился, а не бежал без оглядки.
Крики, тела, кровь наполнили провал в земле, где только что стояла карета. Блестящий алый ручеек пробивался через комья снега на дороге, в воздухе стоял острый запах гелигнита и человеческого страха. Все вокруг воронки было усеяно телами, и те, кто мог удержаться на ногах, в панике разбегались в разные стороны. Аркин почувствовал, что к его горлу подступила тошнота. Прямо перед ним на земле лежали две прекрасные лошади, которые были впряжены в карету Столыпина. Одна была очевидно мертва. Задняя часть ее тела была перекручена под немыслимым углом. Вторая же лишилась обеих задних ног, но осталась жива. Не имея возможности подняться, она лежала и кричала. Люди в форме бегали вокруг, размахивая оружием и хватая всех, кто попадался под руку. Аркину захотелось раствориться в темноте, броситься бежать — подальше от этой кровавой вакханалии, от могучего человека, стоявшего, точно сам дьявол, на верху дворцовой лестницы и ревевшего от ярости. Премьерминистр Петр Столыпин выжил.
Проклиная его, Аркин выхватил изза пазухи пистолет, не думая об опасности, бросился к лошади и пустил ей пулю в голову. Умирая, животное, точно от удивления, распахнуло карие глаза и дернуло передними ногами. По щекам Аркина покатились слезы.
Неудача как будто наполнила его разум серым пеплом.
— Ты молодец, Виктор.
Эти слова ничего не значили для него. Аркин покачал головой.
— Нет.
— Виктор, это станет предупреждением царю. Отныне он будет вести себя осторожнее. Ты вселил страх и в него, и в его правительство. Теперь они убоятся отклонять наши требования…
— Вы забываете о главном, отец Морозов. Столыпин все еще жив.
— Я знаю. — Священник положил руку на плечо Аркина, и его терпеливый взгляд, казалось, проник в самую душу. — Тебе дóлжно радоваться тому, что именно ты нанес удар ради нового мира, который мы строим. И ты, и я — мы оба знаем: для того чтобы построить новый мир, необходимо смести старый.
— Столыпин этого так не оставит. — Глаза Аркина потемнели. — Это означает еще больше смертей.
— Это та цена, которую нам придется заплатить.
— Скажите, святой отец, как такое допускает ваш Бог? Как вы сочетаете религиозность с метанием бомб? О чем вы молитесь каждый вечер?
Священник взялся за висевший у него на шее старый потертый крест и поцеловал его. Потом подался вперед и приложился губами ко лбу Аркина. Губы были холодными, и Аркин против воли почувствовал, как вместе с дрожью успокаивающая прохлада опустилась по костям черепа к горящему внутри него спутанному клубку.
— Война, которую мы ведем, справедлива, — убежденно ответил Морозов. — И никогда не сомневайся в этом, ибо то есть священная битва Господня за спасение народа российского. Господь — наш столп огненный ночью и столп облачный днем. На нас броня праведности.
Виктор Аркин отвернулся.
— Нас будут искать. — Он обвел рукой подвальное помещение. — Вам нужно отсюда уезжать, немедленно.
— Я вернусь в свою деревню. Это недалеко от города, так что я, если будет нужно, смогу быстро приехать. А что ты, Виктор, думаешь?
— Я останусь при своем министре. После покушения на премьера он будет злиться, а он, когда злится, теряет осторожность. Для него я ничто, шоферская форма, пустая внутри, поэтому в машине он вслух говорит такие вещи, которые должен был бы держать в голове.
— Как я уже говорил, Виктор, Господь на нашей стороне.
Аркин взял со стола шапку и направился к двери.
— Вы же знаете, что в конце концов нам придется убить их всех, — негромким голосом обронил он, — даже женщин и детей.
— Смерть есть начало нового. Воспринимай это так. Для них это станет началом вечности, а для остальных — зарождением справедливого и достойного мира. Это будет рай земной.
Аркину представились большие карие глаза и мягкие пухлые губы. «Выполняйте свои обязанности», — сказала она в машине, когда на Морской улице к ним приближались забастовщики. Спокойная, как кот на солнышке. А сестричка ее сидела рядом с ней и таращила на них голубые глазки, как ребенок в кондитерской лавке.
Всех. Всех их в расход. Ничего, этот день уже не за горами. Когда он взялся за ручку двери, рука его задрожала.
12
Наверху, в коридоре с высоким потолком, было холодно. Ветер грохотал черепицей, пытаясь пробраться в дом через мансарду. Валентина прислушалась и уловила завывание ветра, похожее на прилетевший из леса стон. «Мы с вами поладим», — сказал он тогда. Она улыбнулась и вспомнила его пальцы, сжимавшие поводья, запах его пальто. Его ладонь у себя на затылке. «Я могу вас навестить?»
Под дверью Кати не было полоски света, но Валентина все равно открыла ее и проскользнула внутрь. В темноте она беззвучно скинула танцевальные туфли, приподняла уголок одеяла и юркнула в теплую постель.
— Катя, — прошептала она.
Девушка обняла неподвижную фигуру и прижала сестру к себе. Переплела ноги и уткнулась щекой в ее плечо. Так она пролежала несколько минут, пока не ощутила запах. Тошнотворный, похожий на медь запах, знакомый ей слишком хорошо. Она тут же села.
— Катя.
Ответа не последовало. И только сейчас она почувствовала влагу. Вся ее рука была мокрой.
— Катя!
Она развернулась и стала лихорадочно нащупывать лампу на столике у кровати. Наконец свет загорелся. Вся рука была яркокрасной.
— Нет! Катя!
Сестра ее мирно лежала на спине. В ее запястье, как нож в куске сыра, торчали длинные ножницы. Все вокруг было в крови. Простыня полностью пропиталась алым. Кровь продолжала течь из небольшой рваной раны. Валентина выпрыгнула из кровати, сорвала с висевшего на стуле Катиного пеньюара пояс и туго перевязала поврежденную руку над самым локтем. Кровь потекла медленнее. Девушка затянула крепкий узел. Красный поток превратился в тонкую струйку. Лицо Кати было таким же белым и безжизненным, как подушка, на которой покоилась ее голова. Лишь в светлых волосах, казалось, сохранилась жизнь. Глаза были закрыты.
