Якоб Ланг - Наложница фараона
— Да, близкие могут быть несвободой, — согласился он. — Но только не я для тебя.
— О! — ей стало радостно. И тотчас она вспомнила, что уже испытывала подобное радостное чувство. Тогда, в тот день, когда ей должно было исполниться пятнадцать лет. Радостное чувство жажды и предвкушения перемен… Но почему кажется сейчас, будто это было совсем давно? Ведь прошло всего… Да, одна ночь и один день. И наступила еще одна ночь. И пятнадцать лет ей тогда исполнилось. И вот жизнь ее начинает изменяться… — О! — воскликнула она. — Я счастлива. Наконец-то моя жизнь начнет изменяться. Прошло всего… Да, одна ночь и один день. И наступила еще одна ночь… Совсем немного… Но я была так нетерпелива. И я так устала от этого своего нетерпения. И мне теперь почти все равно. Я так устала. Мне даже кажется, будто все пришло слишком поздно. Я так устала… Но нет, все равно я счастлива. И я благодарна вам… Ведь это благодаря вам переменяется моя жизнь…
Она почувствовала, что он слушает ее внимательно. Тогда собственные слова показались ей несвязными, и она смутилась. Но ей легко говорить с ним.
— Простите меня, я чувствую, что говорю несвязно. Мне легко с вами, потому я легко признаюсь вам в этом. Но мне так не хочется, чтобы вы подумали, будто я глупа…
— Я не думаю так. Я знаю, как сильно ты устала…
— Благодарю вас…
— Ты хотела бы отдохнуть?
Голос его оставался мягким и добрым, но почему-то ей сделалось страшно. Однако она по-прежнему могла свободно и легко говорить с ним.
— Мне почему-то стало страшно, когда вы это сказали. Я не знаю, хочется ли мне отдохнуть. Даже если и хочется, то еще больше мне хочется прогнать это желание отдыха. Нет, нет, не надо. Я еще не хочу, мне еще рано отдыхать. Еще прошло только… Да, один день и одна ночь… И вот идет еще одна ночь…
Он молчал. Она почувствовала в его молчании, что он жалеет ее. Ей захотелось заплакать, стало жаль себя. Она заплакала. И сказала сквозь слезы:
— Я чувствую, вы что-то знаете обо мне. Это страшное для меня знание. Но я прошу вас, скажите мне, откройте мне хоть немного. Я прошу вас! Я чувствую, что я все равно это узнаю. Но лучше будет, если вы скажете мне это…
— Я скажу, если ты просишь, но подумай прежде, не лучше ли тебе согласиться и отдохнуть. И тогда ты не узнаешь ничего такого страшного. Только отдых будет, будет хорошо. Я клянусь тебе, что будет хорошо. Лучше согласись. Будет хорошо… — он внезапно смолк. Она почувствовала, что он в темноте смотрит на нее, но она почему-то понимала, что ей не надо видеть его, и она не смотрела на его лицо. — Я понял, что ты не согласишься, — грустно сказал он, — а, значит, и не надо тебе пока соглашаться.
— Да, — она всхлипнула. — Я тоже знаю, что пока не надо мне соглашаться. Не надо. Но тогда скажите мне все то страшное…
Она вдруг почувствовала, что не испугается, что заранее готова, ей даже интересно… Слезы пересохли…
— Ты говоришь, — начал он, — что прошло всего лишь…
— Да, — подхватила она. — Один день и одна ночь. И еще один день идет… Но… — она вдруг поняла, но не хотела сама говорить и осеклась. И как это она давно уже не смогла понять все это! Ведь все так понятно.
Он молчал, будто испытывая ее.
— Ты… — снова начал он.
— Нет, нет, — она поспешно перебила. — Я не хочу говорить. Говорите вы. Даже если я о чем-то и догадалась, то вы все равно знаете все лучше и скажете правильнее. Говорите вы.
Она почувствовала, как напряглось все ее существо, почувствовала свое тело. Вот сердце бьется, и это больно…
— Говорите, — почти прошептала она.
— Ты уже все поняла. Да, прошло гораздо больше времени для тебя. Почти вся твоя жизнь прошла. А ты…
Она почему-то не выдержала и перебила его, как ребенок, который хорошо выучил слова урока, пусть даже и враждебного для него, и спешит с гордостью повторить, сказать эти слова справедливому учителю…
— А я еще и не жила, еще и не начинала жить. Ведь так? Ведь это хотели вы сказать мне? Видите, я не боюсь!
И она почувствовала себя такой легкой и сильной, и бесстрашной. И такой юной. Именно теперь, когда она узнала, что жизнь ее почти прошла, она вдруг поняла, что бывает юность и почувствовала себя совсем юной…
— И вы хотели бы, чтобы я умерла, — торопилась она. — Вы думали, что для меня будет лучше умереть. Этого вы хотели для меня, когда предлагали мне отдохнуть?
Она говорила совсем радостно. И ждала радостно его ответа. Она увидела в темноте, как наклонил он голову, он кивнул утвердительно.
— Но посмотрите на меня! — она почувствовала, как радостно и звонко и легко звучит ее голос. — Я ничего не боюсь! Я все узнала и я ничего не боюсь. Не испугалась. Видите! Я хочу жить дальше. Нет, я не стара, не прозябание ждет меня, а жизнь. Посмотрите на меня!
Она вдруг почувствовала, что она красива. Теперь, когда она узнала, что жизнь ее почти прошла, она почувствовала, что она молода и красива.
Должно быть, он посмотрел на нее. Но она не почувствовала его взгляда. Только что она попросила, чтобы он посмотрел на нее. Но поняла, что на самом деле ей все равно, посмотрит он на нее или нет. Но почему ей все равно? Она поняла. Потому что для нее важно вовсе не то, что он увидит, а то, как думает о себе она сама, как она сама видит себя внутренним своим взором.
Но он, кажется, задумался немного. Затем сказал спокойно, мягко:
— Я хотел бы показать тебе тебя. Если ты согласна, если ты хочешь…
Она сразу поняла, что это будет плохое зрелище. Но возникло какое-то странное состояние, как будто она хотела причинить себе эту боль.
— Да, ответила она. — Я согласна. Я хочу увидеть себя. Покажите мне меня.
Они пошли дальше и все была ночь. После в темноте матово засиял темный гладкий пруд. Она увидела деревянные мостки. Ее спутник остановился. Она знала, что она должна подойти к воде. Она прошла по мосткам, подошла к самому краешку, встала на колени, и сквозь подол рубашки ее колени ощутили шершавость досок. Она вцепилась в доски пальцами обеих рук, потому что вдруг ей стало страшно упасть. И с этим страхом она наклонила голову. Она просто вдруг испугалась, что упадет, и не потому упадет, что увидит страшную себя.
В темной воде появилась она. Как бы вдруг беззвучно вынырнула и с какой-то страшной гримасой смеха подалась она в воде к ней на мостках. И вправду стало страшно и тотчас стало невозможно смотреть. У той, в воде, были растрепанные посекшиеся седые волосы — космы, глаза глядели с какой-то бессмысленной, почти шутовской и отчаянной тоскливой печалью, были большие губы и все лицо какое-то вытянутое и тяжелое.
Она знала, что там, в воде, это она. Это нельзя было изменить, это, наверное, и было то, что принято называть неоспоримой правдой. Она отразилась в гладкой воде, иначе быть не могло, никого кроме нее там не было.
