Валерия Вербинина - Рыцарь темного солнца
Мадленка повиновалась, тая в душе злобу. Она понимала, что в ее положении было неразумно напрашиваться на ссору, однако ее подозрения против Августа Яворского вспыхнули с новой силой. Они готовы были обратиться в уверенность, когда пронесся слух, что самозванка тяжело больна.
«Ну-ну, – сказала себе Мадленка, – знаем мы эти болезни!».
Епископ Флориан сам служил заупокойную мессу по убитым, и лже-Михал, успевший подружиться с Августом, отвоевал себе местечко в его свите, недалеко от алтаря. Епископ говорил, что бог все видит и покарает вероломных убийц. Мадленка так и впилась взором в лицо Августа, но не смогла ничего на нем прочесть.
«Нет, наверное, он все-таки ни при чем. Иначе не держался бы так спокойно… – бежали ее отрывочные мысли. – А его мать, княгиня Гизела? Чего ради она отказывает себе в отдыхе, так самоотверженно ухаживая за больной? Нет, тут определенно что-то нечисто».
И на следующее утро Мадленка отправилась на поиски кузнеца Даниила из Галича, того самого, который делал тяжелые, пробивающие броню стрелы. Даниил в самом деле мог многое прояснить.
Кузнец оказался совершенно обыкновенного вида человеком, не высоким и не низким, с сильными, жилистыми руками. Волосы у него были светлые, как и борода, а лицо – чистое, приятное. Вокруг головы шла небольшая тесемка, чтобы пряди во время работы не лезли в глаза, ибо кузнечное дело – наука тонкая. Он так и заявил Мадленке на своем чудовищно исковерканном польском, который она едва понимала. Кузнец Даниил был русин и придерживался греческой веры, которую католики дружно презирали, считая богомерзкой византийской ересью. Впрочем, люди, как известно, всегда найдут повод для взаимной ненависти. Князь Диковский, очень ценивший кузнеца, препятствий в вере ему не чинил и предоставлял жить, как тому заблагорассудится, лишь бы работа ладилась. Мадленка покрутилась по кузнице, где было жарко, дышали горны, звенели молотки, которыми помощники кузнеца отбивали железо, и шипела вода, в которой охлаждали готовые изделия.
– А стрелы ты тоже делаешь? – спросила она у Даниила напрямик.
Тот кивнул и начал долго и нудно объяснять, что хорошая стрела должна быть и довольно легкой, чтобы далеко летела, и иметь прочный наконечник, чтобы ее не остановил никакой доспех, но тут возникают всякие проблемы, с которыми он, Даниил, все равно справляется.
– Потому что я лучше всех в своем деле, – объявил он Мадленке с обезоруживающей скромностью.
– Надо же! – выдохнула она зачарованно, наблюдая, как кусок железа под его руками превращается в узкий смертоносный клинок. – Наверное, твоими стрелами все в округе пользуются.
– Только князь Доминик и его люди, – был ответ. – Я не продаю своих секретов.
Мадленка, не удовлетворенная таким ответом, ибо он нисколько не сужал круг ее поисков, стала расспрашивать про Августа, про Петра из Познани и остальных, пока Даниил ее не выгнал. Разговор, однако, еще больше укрепил ее в подозрении, что исполнителей страшного преступления надо искать именно здесь, при дворе князя Доминика.
Мадленка шныряла среди придворных, задавала окольным путем всякие вопросы про то, кто где был десятого числа, пока не убедилась в их бесполезности. Никто не помнил, уезжал ли тогда Август с утра или оставался в княжеской резиденции. Правда, в тот день, кажется, была охота, ничего особенного. Или она состоялась девятого? Князь Доминик затравил дикого кабана, но кабан Мадленке был совершенно ни к чему. Люди при дворе Диковских находились в постоянном движении – то прибывали гости из Кракова, то заезжали родственники, то, наоборот, отправляли какое-то посольство, – и никто не обращал особого внимания на перемещение целых толп народа.
«Нет, так я ничего не выясню, – думала отчаявшаяся Мадленка, пялясь со своего ложа непроглядной ночью на потолок своей каморки. – Может быть, открыться все-таки кому-нибудь? Взять хотя бы епископа Флориана: он духовное лицо и к тому же, кажется, хороший человек».
Чем больше думала Мадленка, тем больше склонялась в пользу своего решения, но стоило ей после мучительных колебаний подойти к епископу, как тот воззрился на нее и довольно сухо спросил: «Что тебе надо, сын мой?» А Мадленка с детства не выносила, когда к ней обращались снисходительно, и в сердцах подумала, что пастырю надо быть все-таки мягче к своим ближним. Поэтому довольно невежливо ответив: «Ничего», повернулась и убежала.
Через некоторое время она узнала, что покойная настоятельница действительно оставила почти все свое имущество крестнику Августу, а епископу отписала пятьдесят золотых на нужды бедных. Разболтал новость, конечно же, всеведущий Дезидерий, и Мадленка, устав гадать, стал бы кто-то убивать восемнадцать христианских душ ради каких-то пятидесяти золотых, порешила, что неприветливый епископ все-таки устроил бы ее в качестве виновника. Потому что к главному подозреваемому, Августу, она успела серьезно и искренне привязаться.
Август был добрый, щедрый, правда, вспыльчивый и порою поступавший необдуманно, но впоследствии он всегда жалел об этом. Вдобавок юноша оказался открытым и прямодушным человеком. Мадленка хорошо его изучила, состоя у него на службе, и ей как-то не верилось, что столь примерный христианин мог приказать убить свою крестную мать, даже завещай она ему луну со звездами и небо в придачу.
Девушка упросила его разрешить ей увидеть самозванку. Август решил, что Михал не на шутку влюблен, и стал поддразнивать его. На что Мадленка клятвенно (и вполне искренне) заверила своего друга, что скорее удавится, чем влюбится в женщину.
– Эх ты, монашек! – засмеялся Август. – И кто только не говорил до тебя таких слов!
«Магдалена Соболевская» полулежала в постели, опираясь на подушки. Выглядела она, по мнению настоящей Мадленки, вполне здоровой, хотя в замке и поговаривали, что молодая женщина пребывает чуть ли не при смерти.
– А, монастырский беглец, – слабым голосом сказала та и протянула князю Августу руку для поцелуя.
Мадленка кашлянула и осведомилась о самочувствии ее милости.
– Тяжко мне, – вздохнула самозванка кротко. – Так ты меня проведать пришел?
– Да, – сказала Мадленка, потупясь, и добавила: – Хочу быть пажом вашей милости.
Август пихнул Мадленку локтем в бок.
– Полно тебе! Госпожа, не один шляхтич будет рад пажом тебе служить, а этого обормота оставь мне.
«Обормот» ответил взглядом, исполненным красноречивой ярости.
– Я подумаю, – милостиво произнесла самозванка и откинулась на подушки, прикрыв глаза.
Мадленка поняла, что аудиенция окончена.
На другой день один из людей князя послал прыткого Михала принести веревку, которая зачем-то понадобилась Августу. Мадленка слетала за требуемым, но при виде веревки похолодела: та была точь-в-точь так же сплетена, как и та, которой привязали к дереву ее брата.
