Александра Девиль - Письмо Софьи
Ей было тогда лет пять. Ниловский в ту пору находился в отъезде, и что-то задержало его в пути, а Мавра вдруг занемогла. Впоследствии девушка узнала, что недомогание матери было связано с беременностью, но маленькая Соня, конечно, этого еще не понимала. Поскольку беременность протекала тяжело и грозила неблагополучными родами, Мавра не решилась оставаться дома, где у нее были недоброжелатели, а отправилась рожать к известной в Москве повивальной бабке, которая содержала приличный приют для рожениц, способных хорошо заплатить за услуги.
Оставшись дома без материнской опеки, Софья чувствовала себя неуютно и беспрестанно всех спрашивала: «А где маменька? А скоро ли маменька вернется?» Когда она пристала с такими вопросами к Павлу, юноша, похожий в свои пятнадцать лет на озорного мальчишку, вдруг таинственным шепотом ей сообщил: «А хочешь найти свою маменьку? Я тебе покажу, где она может быть». Доверчивая девочка тотчас согласилась отправиться на поиски матери. Павел повел ее по боковой лестнице вниз, в подвальное помещение, куда она раньше не заглядывала, дал ей в руки фонарь и сказал: «Иди все вперед и вперед и там, в конце подвала, найдешь свою маменьку». Соне было боязно ступить в холодноватое темное пространство, и она попросила Павла ее сопровождать, однако он ответил: «Нет, если я пойду с тобой, то твоя мать спрячется; она хочет видеть одну лишь тебя». И девочка, преодолев страх, шагнула в пугающую неизвестность, а Павел остался за приоткрытой дверью, из которой в подвал проникала полоса света. Но, когда Соня прошла немного вперед, дверь вдруг захлопнулась, а через несколько шагов погас и фонарь. Оказавшись в темноте, малышка испугалась, закричала, принялась отчаянно звать маму, но никто не откликался. Потом ее глаза немного привыкли к темноте, она стала различать впереди какие-то проблески света и пошла в том направлении, натыкаясь по дороге на мешки и ящики. Наконец, со слезами и вскриками одолев некоторое расстояние, она уперлась в стену, которая вдруг заскрипела, пропуская луч света. В стене оказалась потайная дверь, ведущая из подвала прямо в гущу сада, и за этой дверью стоял Павел. Он быстро вытащил сестренку на поверхность и, одобрительно потрепав ее по щеке, сказал:
– А ты молодец, нашла выход! Значит, не трусиха и не разиня, хвалю. А матери твоей там нет, я пошутил.
Соня всхлипнула и, ударив Павла кулачком по руке, дрожащим голоском заявила:
– Вот вернется мама – я ей расскажу, как ты меня напугал! И батюшке все расскажу!
– Если расскажешь – буду дразнить тебя ябедой-доносчицей. Ты же не хочешь быть плаксивой ябедой, правда?
Соня этого не хотела и, преодолев обиду, решила никому не жаловаться на злую шутку брата.
Впрочем, когда через два дня мать вернулась домой, то выглядела такой бледной и несчастной, что малышка побоялась огорчить ее лишней жалобой. Соня слышала, как служанки шептались о каком-то мертвом ребенке, а впоследствии узнала, что это у ее матери родилась мертвая девочка и сама роженица чуть не заболела родильной горячкой. Вскоре после несчастья домой вернулся Иван Григорьевич, и Мавра долго рыдала у него на плече, а он ее утешал.
Через какое-то время Соня, движимая детским любопытством, сама стала подбираться к подвалу, который смогла пройти, одолев страх. Она даже пару раз водила туда дворовых ребятишек, с гордостью показывая им, что знает подземный ход в глубину сада.
А однажды девочка случайно услышала, как Иван Григорьевич сказал ее матери: «Пойдем, Мавруша, покажу тебе на всякий случай наш городской тайник». Соня была уверена, что речь идет об уже известном ей потайном ходе, и она незаметно проскользнула вслед за родителями, решив удивить их своей осведомленностью. Но оказалось, что это был совсем другой тайник. Иван Григорьевич, осветив фонарем боковую стену, нашел скрытую деревянным ящиком железную скобу, нажал на нее, и стена вдруг подалась, образовав небольшой проход, за которым виднелось помещение шагов пять в длину.
– Вот, Мавруша, – сказал Ниловский, – мои предки, которые строили этот дом, решили предусмотреть для себя такое укрытие. Помнили еще бояре окаянную смуту и думали, на случай войны или опалы, здесь какое-то время отсидеться. Тут и провизию держали про запас. А воздух сюда поступает через потайное окошко в сад. А обратно выходить – тоже нажать на скобу, которая с внутренней стороны. Теперь-то такие хитрые тайники в доме вроде и ни к чему, но раз уж они имеются, то надо тебе о них знать, ты ведь хозяйка. А я хочу, чтобы даже после моей смерти ты тут хозяйничала, все ходы-выходы знала.
– Ой, что вы такое говорите, Иван Григорьевич! – Мавра испуганно перекрестилась. – И слышать не хочу о вашей смерти!
– Да ведь я немолод уже, Мавруша, ты уж точно меня переживешь.
– Не хочу я вас пережить, Иван Григорьевич. Да и не останусь я после вашей смерти хозяйкой ни в городском доме, ни в поместье. Кто ж меня хозяйкой-то признает?
– Не бойся, Мавруша, я так составлю завещание, что тебя никто не обидит.
Дальше Соня слушать не стала, потому что родители собрались выходить, и она, чтобы ее не заметили, поспешила выскользнуть за дверь.
Через какое-то время любопытная девочка не выдержала, захотела сама проникнуть в скрытое помещение, но у нее не хватило силенок отодвинуть деревянный ящик, прикрывавший скобу, а попросить о помощи дворовых ребят, тем самым выдав им тайну дома, она не захотела.
Вскоре Иван Григорьевич отвез Мавру и Соню в Ниловку, и девочка, увлекшись деревенскими играми, стала постепенно забывать о городском тайнике. Потом случились печальные события, которые и вовсе затуманили детскую память.
И вот сейчас, покачиваясь в дорожном экипаже, Софья впервые за много лет вспомнила те давние события так отчетливо, словно они призошли вчера. Ей хотелось представить, как выглядят сейчас Павел и Людмила, готовы ли они видеть в ней свою сестру или же Людмила по-прежнему будет смотреть на нее, как на пустое место, а Павел лишь подшучивать, называя «маленькой обезьянкой». И еще Софья подумала: как жаль, что вторые роды у матери были такими неблагополучными и ребенок родился мертвым. Не случись этого несчастья, у Софьи могла бы быть сейчас сестренка двенадцати лет, которая уж точно признавала бы ее самым близким и родным существом на свете, и они бы дружили и всегда заботились бы друг о друге… Девушка вздохнула, задумчиво глядя на проплывающие мимо поля и рощи.
Между тем дорога, приятная для путников с утра, к вечеру стала их порядком утомлять. Да и лошади, которые поначалу одолевали по десяти верст в час, теперь плелись неторопливым шагом. Задремавшая было Домна Гавриловна вдруг проснулась, когда карету качнуло на ухабе, и обратила внимание, что солнце уже клонится к закату. Она велела кучеру ехать быстрее, чтоб успеть засветло добраться до ночлега.
