Небо помнить будет (СИ) - Елена Грановская
— Ладно! Забегайте, только быстро!
Констан горячо поблагодарил его и, вновь борясь с людским неспокойным морем, протиснулся к родителям и потянул их за собой, беря один чемодан. Когда начальник поезда увидел голову молодого человека, он повысил голос, приказав всем успокоиться и разойтись свободнее, и, пропустив пожилую пару в вагон, замахал руками в сторону Дюмелей.
— Скорее, забирайтесь!
Глава семейства поставил мешки и чемодан у края платформы и легко подсадил супругу в вагон. Та кричала, звала Констана и плакала, стоя в проходе и протягивая сыну руки, мешая супругу зайти в вагон.
Начальник поезда приложил свисток к губам, громко свистнул, оповещая об отходе поезда через полминуты, и стал проталкиваться к началу состава. Люди заторопились сильнее, началась давка.
— Мама, всё будет хорошо, береги себя, я люблю тебя! — тараторил Констан, протянув ей руку. Он задыхался. Сердце, бившееся в горле, перекрывало кислород. Голова шла кругом.
Его отец крикнул, чтобы сын передал ему чемоданы и мешки. Это оказалось непросто: Констан стоял сбоку от входа в вагон, зажав пожитки между ног, поставив их на платформу; его родители, стоя на выходе, вжались в стену вагона, сносимые потоком последних людей, пытавшихся сесть на поезд. Кое-как Констану удалось поверх голов передать тяжелые сумки, а отцу принять их.
Паровоз фыркнул и выпустил клубы белого пара. Тут же раздался свисток и звонок. Служащие станции оттесняли не успевших сесть к зданию вокзала. Состав начал движение.
— Констан! Констан! Мой мальчик! Констан! Сынок!
Сердце невыносимо болело и готово было лопнуть от раздирающей душу страшной, нарастающей тоски. Констан, пока поезд только набирал обороты, шел рядом с вагоном, куда сели его родители. Его руку сжимала мать, не перестававшая плакать.
— Констан, будь сильным. Мы постараемся написать тебе, как доедем. Прощай, сынок. — Выглянув из-за плеча матери, отец протянул широкую и могучую ладонь к сыну, схватил его за голову и, склонив ее, поцеловал в макушку. Констан, перешедший на легкий бег, успел коснуться его ладони и сжать пальцы.
— Я люблю вас. Всё будет хорошо. Берегите себя. Мама. Всё обязательно будет хорошо, — Констан целовал ладонь матери, а та гладила сына по волосам, уже рыдая навзрыд. Супруг стоял сзади и держал ее, чтобы она не упала, с полными болью и тревоги глазами глядя на сына.
Поезд ускорился. Пришлось бежать. Через десять метров платформа обрывалась.
Констан отпустил руку матери и резко остановился, не добежав до края платформы, а остался стоять и смотреть вслед уезжавшему паровозу. До него доносились горестные крики матери, которую отец насильно затащил в вагон.
Дюмель стоял до тех пор, пока поезд, скоро превратившись в точку, не исчез совсем. Тут же он ощутил полнейшую пустоту в душе и на сердце.
Нет Лексена. Нет родителей. Он остался один. Его самые дорогие в мире люди теперь не с ним. Но все трое отдалились от него с одной единственной целью — чтобы сделать его, Констана, спокойнее, чтобы он чувствовал себя защищенным. Бруно защищает его на огненных рубежах, он воюет ради мира, ради всеобщего спокойствия, ради спокойствия Констана. Мама и папа будут в самом мирном месте Европы на данный момент — зная это, Констан будет уверен, что с ними всё хорошо.
Тело словно утратило вес. Ноги легко несли его через вокзал к родительскому дому. Там Дюмель молча обошел каждый угол, потрогал каждую стену, поднялся в родительскую спальню, лег на голый матрас, свернулся на нем и тихо заплакал.
* * *
25 мая главнокомандующий французскими вооруженными силами генерал Вейган заявил на заседании правительства, что надо просить немцев принять французскую капитуляцию.
Париж, окутанный страхом, взорвался волной протестов. Город двигался в центр, к правительственному зданию. Дюмель же шел в обратном направлении, обходя волнующийся народ стороной, двигаясь в сторону знакомого адреса, который не посещал уже много дней. Не хватало духа. Хотя понимал, что окажется там нужным.
Он превратился в серую тень посреди мрачного Парижа. Он слился с общей французской болью. Он молился дома и в церкви, но каждый раз думал, что не будет услышан. Он знал, что должен быть сильным. Ради Лексена и родителей. Он потерял веру в себя, поэтому стал терять веру в Бога. Это говорил ему и Паскаль. Пожилой священник осунулся, но старался не терять лица перед прихожанами. Последних стало заметно меньше после воодушевленной волны, много месяцев назад охватившей город с известием о начале военных действий Германии против Польши. Мужчины, их родственники и друзья с возросшей опасностью вторжения врага во Францию добровольно ушли на фронт. Семейство Дидье лишилось главы, Виллема, и старшего сына, в начале апреля поезд унес их на фронт, и в церковь продолжили ходить измученные от потери и страха за жизни родных жена Виллема и младшие дочь и сын.
— Все тоже многое потеряли за это время, как и мы. Кто-то любимых людей, кто-то самого себя. Для прихожан мы теперь единственный свет, на который они стремятся, — последние недели неустанно повторял Паскаль Дюмелю.
Тот верил его словам, но совладать с нагнетающей обстановкой извне и душевной тяжестью внутри было сложно. Война сломала всех и каждого, Констан это знал и понимал. Но не думал, что сам тоже впадет в страшную апатию.
От родителей письма не было. Не было весточки и от Лексена. Конечно, Дюмель понимал, что все государственные службы сбились в работе, что и вести с фронта стало доставлять тяжелее: нужно пройти кордон военных действий и преодолеть цензуру внутри страны на почтовой станции. Констан верил, надеялся и ждал, что получит хотя бы строчку от дорогих ему людей и узнает, что с ними всё хорошо. Как тоскливо и больно осознавать, что он сам не может написать родителям и Бруно: не знает, где они, не знает, куда отправлять сообщение. Дюмель боялся за их жизни больше, чем за свою. Но он просил Бога охранять их, потому было спокойнее: небеса защитят любимых им людей.
Вот он остановился возле знакомого дома. Помявшись несколько секунд, вошел в прохладный темный подъезд и стал подниматься на верхний этаж. С каждым новым шагом вверх смятение тянуло его вниз, ноги наливались тяжестью, а сердце волнительно ухало в груди. Но повернуть уже было поздно: остался последний лестничный пролет. Что он скажет ей? Примет ли его Элен? Он ни разу не навестил ее за прошедший месяц, хотя и он, и она испытывают общую боль от ухода дорогого обоим Лексена. Констан
