Барбара Картленд - Встречи и разлуки
Если бы сейчас подъехал Гарри в своей большой машине, он бы довез меня домой… в целости и сохранности… в целости и сохранности.
Господи, как далеко, сколько мне еще идти? Почему же Гарри не едет?
Что написано на этом плакате? Я не могу разобрать, да что же это? «Гарри Рамфорд погиб!» Неправда! Этого не может быть! Я не верю, слышите, не верю, будьте вы прокляты! Сорвать его, разорвать в клочки, растоптать! Ложь, возмутительная ложь!
Не мог он погибнуть, я не верю, он жив! О Боже, что я здесь делаю? Почему я вся мокрая?
О Гарри, Гарри!..
Какой симпатичный человек, поймал мне такси, а у меня нет денег. Нет, есть! Вот десять шиллингов, сколько я ему должна?
О Гарри! Гарри больше нет!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Я не могу думать. Я ни о чем не могу думать. Понять не могу, о чем они все говорят. Мне становится немного легче, когда я выпью — тогда все забывается.
Не помню, как я вчера добралась домой, должно быть, шла пешком. Туфли насквозь мокрые, как и все вещи, которые валяются посредине комнаты, где я их бросила.
Я не буду плакать. Я не хочу плакать. Я послала сына хозяйки за газетами. Он принес мне их. Во всех газетах фотографии Гарри.
Все это как сон, может быть, это и есть сон. Фотографии все смазанные, и он ничуть на себя не похож. Я не стану смотреть на них. Лучше выпью бренди, а потом встану и пойду в ателье.
Мне как-то не по себе. Может быть, это из-за вчерашнего. Я помню только, как вышла из ресторана, а что было дальше, не знаю.
Гарри мертв! Я плакала, когда умерла Бесси, но о Гарри я не плачу. У меня нет такого чувства, что он умер. Я вообще ничего не чувствую и, наверно, никогда уже больше не смогу ничего чувствовать.
Кто-то говорил мне о смерти. Да ведь это Гарри и говорил! Что он сказал! «Умереть — это удивительное приключение!»
А как же я? Что мне делать? Я жива, что в этом удивительного? Я спокойна, даже странно, до чего я спокойна. Вот это и правда удивительно!
Может быть, я из тех, кто вообще не способен глубоко переживать? Ведь бывают же такие люди, которые ничего не чувствуют.
Но раньше-то я чувствовала. Как давно это было… В Девоншире, я лежу на песке, а Гарри говорит мне:
— Ты любишь меня, Линда?
— Не знаю, — сказала я, чтобы подразнить его.
Тогда он взял меня на руки и понес в воду. Я была одета, поэтому закричала, чтобы он немедленно отпустил меня.
— Тогда скажи, что любишь меня.
Но я не говорила, хотя он и грозился бросить меня в море.
— Ты противная ледышка, — сказал он наконец.
Он бросил меня на песок и побежал по пляжу далеко, далеко.
Я кинулась за ним, крича и задыхаясь, но догнать его не смогла.
Тогда я села, задохнувшаяся, разгоряченная, почти в слезах, и так и сидела, пока он не подошел ко мне.
— Жалеешь теперь, что не сказала? — спросил он.
— Я люблю тебя! Люблю тебя! Люблю! — сказала я, и мы кинулись в объятия друг к другу, и все опять стало хорошо.
Я любила тогда Гарри с таким чувством, с такой страстью! А теперь его нет, и я больше ничего не чувствую. Я не могу его догнать, у меня нет сил, я больше ничего не могу…
Бренди жжет огнем мои внутренности. Я спокойна, я тверда и спокойна.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
О Господи! Как болит голова, прямо раскалывается — никогда у меня не было такой головной боли!
Что-то должно случиться сегодня. Но что? Не помню! Мне снился Гарри, будто он скоро вернется… Но он не вернется, он больше никогда не вернется — он мертв, его больше нет.
О, как мне плохо, я совсем больна. С чего бы это? Вчера что-то случилось. Что? Никак не могу вспомнить. Мозги как ватные, и ужасно болит голова.
Сейчас я должна встать, раздвинуть шторы и идти в ателье… Ах, вспомнила! Сегодня я никуда не иду — мы вчера договорились, что сегодня я на работу не выйду.
Но почему? Как это досадно ничего не помнить! Хотела бы я сейчас заснуть и видеть во сне Гарри. Ох, как болит голова! Уж не шампанское ли вчерашнее действует? Да нет, шампанское было как шампанское, если бы что не так, я бы заметила.
Что же я должна сделать сегодня? Я кому-то что-то обещала. А что обещала? Наверно, что-то важное, потому что я тогда еще подумала про себя: «Я совершаю очень важный поступок».
А, не имеет значения. Зато потом мы пили много бренди, чтобы это отметить. Я же знаю, что это было что-то важное, потому что кто-то все время повторял: «Ты в этом не раскаешься, я тебе обещаю, ты никогда не раскаешься, никогда не пожалеешь, что согласилась…» А потом мы пили еще и еще. Почему у меня такие горячие руки?
Я должна встать… мне пора вставать. Но я не могу оторвать голову от подушки. А у меня сегодня очень важное дело.
Я вижу что-то белое на кресле — что это такое? Что-то белое, и серебряная отделка… А, я знаю! Это белое с серебром платье. Ведь я была в нем вчера.
Мы так веселились, пили, танцевали, а потом все поехали домой в машине Пупсика.
Да, я помню кое-что. Помню, как Пупсик спросил:
«Где твое кольцо с сапфиром, Линда?»
А я сказала:
— В закладе!
Кажется, он рассердился, а может быть, и нет, не помню, что он потом говорил. Вообще-то я не хотела признаваться, но зачем-то сказала.
Я очень хорошо помню, как я ответила ему: «Оно в закладе!» И все засмеялись. Наверно, они подумали, что я пошутила.
Кто-то открывает дверь. Кто бы это мог быть? Клеона! Я скажу ей, что у меня болит голова. Она даст мне бренди, и мне не нужно будет вставать.
Она раздвигает шторы. Славная моя Клеона, как это мило с ее стороны — навестить меня!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Что я делаю? Надо остановиться! Остановиться немедленно! Я не должна этого делать. Кажется, я сошла с ума.
Какое смешное лицо у священника — и он совсем лысый! Я не понимаю, почему свадьба происходит в церкви. Да я и вообще не собиралась замуж. Надо прекратить это, надо помешать, остановить… Но сейчас это невозможно, когда он читает молитву.
Я не хочу выходить за Пупсика. Боже, как он отвратительно выглядит! И зачем он все время теребит свой галстук?
Я не понимаю, почему мистер Канталуп мой посаженый отец. Никто мне не сказал, что у него такие намерения, а когда Клеона и я вышли из такси, он подскочил и предложил мне руку, и вот мы уже у алтаря.
Я понятия не имею, кто всем этим занимался и все устраивал. Полагаю, раз мистер Канталуп одолжил мне это голубое платье и накидку из чернобурок, он счел за благо лично проследить, чтобы я чего не испортила.
Не помню, ничего не помню. Не забыла ли я подкраситься? Наверно, нет. Клеона уж наверняка бы напомнила.
