Михаил Щукин - Конокрад и гимназистка
— Чертовщина какая-то! Господа, я не знаю… Там, на улице, говорят… — Индорин, вновь появившись в кабинете, несмело подходил к столу и беспомощно разводил руками.
— Какого лешего приключилось? Говори! — прикрикнул Гречман.
В ответ Индорин показал рукой на окно и добавил:
— Там, на улице, там надо смотреть…
Не одеваясь, выскочили на улицу.
И обомлели.
Прямо у парадного входа в ресторан стоял возок, на котором приехали Чукеев с Гречманом, жеребчик переступал с ноги на ногу и мирно жевал овес из торбы, подвязанной ему прямо на шею, а в самом возке… Гречман сбежал с крыльца и подошел вплотную — такое он видел впервые в жизни.
К самому передку возка была прибита виселица, сколоченная из гладко остроганного соснового бруса, с перекладины свисала веревка, на конце — петля, а в петле — фотографическая карточка Гречмана. В черной деревянной рамочке и под стеклом. В самом же возке косо лежал пустой гроб, обитый снаружи голубым бархатом, а внутри — белым атласом. Богатый гроб.
Гречман даже не выругался. Стоял, широко и прочно расставив кряжистые ноги, а все равно казалось, что каменно-промерзлая земля неверно качается под ним.
6Смешно сказать и грех утаить, но в Сибирь Петр Бернгардович Гречман попал по собственной воле, пытаясь исполнить давнюю детскую мечту. Еще мальчиком, проживая вместе с родителями на глухом хуторе Виленской губернии, он однажды встретил на дороге богатый экипаж, в котором ехала молодая барыня со своей служанкой. Кучер зазевался, и на крутом повороте заднее колесо экипажа ахнулось в глубокую яму. Кучер суетился возле колеса, хватался за спицы, но сил, чтобы вытолкнуть экипаж, не хватало, а кони уросливо поводили ушами и не трогались с места.
С лошадьми к тому времени маленький Гречман уже умел обращаться и, получив разрешение кучера, тут же взобрался на козлы, ухватился за вожжи, и общими усилиями экипаж из ямы вызволили. Барыня вышла из экипажа, долго благодарила мальчика, а на прощание подарила ему книжку с яркими картинками. Платье барыни нежно шуршало, от нее пахло духами, неведомой и недосягаемой жизнью, которая идет сама собой где-то далеко-далеко от глухого хутора.
Экипаж уехал, и пыль уже улеглась, а маленький Гречман все стоял, очарованный, и ему казалось, что он прикоснулся к сказке, а она тут же исчезла. Но продолжение этой сказки нашлось в книжке, где были нарисованы знатные дамы и кавалеры в богатых нарядах — тоже из недосягаемой жизни. Он листал ее по нескольку раз на день, благоговейно переворачивая страницы, представлял себя таким же красивым в неведомой ему жизни, а затем возвращался в реальность, и ему не хотелось смотреть на серый хутор, на коров и кур, ощущать густой запах навоза — все казалось убогим и жалким.
Годы катились своим чередом, Гречман взрослел, нечаянная встреча с неведомой барышней забывалась, книжка со временем затерялась бесследно, а вот чувство отторжения и легкого презрения к хуторскому житью — осталось. Все здесь было не по душе. И тоскливо-размеренное течение времени, и серость построек, и скучные разговоры родителей, каждый год об одном и том же — об урожае, о приплоде скотины, и даже одинаковые песни в редкие праздники, когда аккуратно и экономно пили домашнее пиво.
В восемнадцать лет Гречмана женили на толстой и рябой девке с соседнего хутора. Не беда, что на личике невесты черти горох молотили, зато приданое за ней дали — сверх всякой меры, а работу она ломила за четверых.
Казалось, что судьба его из накатанной колеи никогда не выскочит: вот пойдут дети, навалятся каждодневные заботы-хлопоты, а там и старость не за горами.
Но тут подоспел неожиданный случай: прошел слух, что несколько хозяев из двух соседних хуторов собираются переселяться в Сибирь, где земли немерено, а на само переселение казна выдает немалые деньги. Гречман не поленился, сбегал в оба хутора, все расспросил и объявил родителям: поеду. А жена, она уже в тягостях была, пусть пока остается дома. Вот он на новом месте оглядится, обустроится и ее заберет. Родители в два голоса отговаривали, жена ревела, но Гречман стоял на своем.
И настоял.
Место себе переселенцы из Виленской губернии выбрали в степном крае, недалеко от города Омска, где земли и впрямь было — хоть заглонись. Но землю эту требовалось пахать, бросать в нее зерно, по осени убирать урожай — все тот же замкнутый круг, без просвета, как и на хуторе. Так стоило ли далеко ехать? Гречман крепко задумался. А завершились его раздумья просто: ночью, тайком от всех, собрал в мешок свои пожитки и ушел, куда глаза глядят.
Вскоре он оказался на строительстве железной дороги, работал сначала простым землекопом, а затем стал уже десятником; по ночам, одолевая усталость и сон, читал книжки, — которые брал у инженеров, старался освоить всякую техническую премудрость, чтобы подняться повыше. Его заметили. Когда по железной дороге открылось регулярное сообщение, ему предложили должность младшего кондуктора, и несколько лет Гречман ревностно исполнял свою службу на перегоне Тайга — Ново-Николаевск. Заматерел, обрел зычный голос, научился разбираться в людях, оценивая их с первого взгляда — много чему научился Гречман, ежедневно видя перед собой пассажиров разных сословий и званий.
На скопленные деньжонки он уже начал присматривать хороший домик в Тайге и одновременно выискивал подходящую должность на станции. И кто знает, может быть, со временем и вышел бы из Гречмана какой-никакой железнодорожный чин, если бы не случилась одна нечаянная встреча.
По казенной надобности ехал на поезде окружной исправник, коллежский советник Константин Ардальонович Попов, а так как человек он был общительный и любитель поговорить о разных разностях с простым народом, то он и разговорился с Гречманом. Порасспрашивал, неторопко оглядел статную фигуру кондуктора, и все это, вместе взятое, произвело на Константина Ардальоновича самое благоприятное впечатление. Под конец беседы Гречману было предложено пойти на полицейскую службу. И тот, не раздумывая, дал согласие.
Через две недели на его имя пришел вызов в Томск. После казенной волокиты и оформления бумаг Петр Бернгардович Гречман вышел из здания окружного полицейского управления в должности помощника исправника Колывани.
И началась служба.
Гречман с первых же дней отдался ей со всем жаром. Так, словно вся предыдущая жизнь только и была подготовкой к беспокойной должности. Не прошло и года, а он уже исправник в Каинске. Но и там задержался недолго, получив направление в Ново-Николаевск. Сюда он приехал уже тем Гречманом, которого знали сегодня все ново-николаевцы: жестокий, упорный и абсолютно беспощадный — разжалобить его невозможно было даже самыми горькими слезами.
