Гюи Шантеплёр - Невѣста „1-го Апрѣля“
Это дитя, неизвѣстное европейскимъ родственникамъ, и была миссъ Джексонъ, маленькая Занна, дружески принятая г-жей Фовель въ Парижѣ и которой она страстно увлеклась въ Каннѣ шесть лѣтъ спустя.
Читая письмо г-жи Фовель, племянникъ тети Регины неясно представилъ себѣ неопредѣленный силуэтъ маленькой бѣлокурой дѣвочки, съ которой онъ не сказалъ и десяти словъ и которая дѣйствительно заснула въ гостиной однажды вечеромъ, когда, по своей тогдашней привычкѣ, Альбертъ Даранъ говорилъ объ археологіи, а онъ, Мишель, погруженный въ мучительную думу, давалъ себя убаюкивать этому дружескому голосу, не стараясь вникать въ смыслъ произносимыхъ словъ.
Шесть лѣтъ! Прошло шесть лѣтъ! Какъ время медлило закончить свое, все сглаживающее дѣло. Насколько быстро оно смѣнило любовь ненавистью, настолько много потребовалось дней, чтобы смѣнить ненависть равнодушіемъ и облечь забвеніемъ прошедшее!
Съ машинальной тщательностью Мишель сложилъ голубые листочки и вложилъ ихъ въ свой бумажникъ. Уже маленькая американская кузина и брачныя мечтанія г-жи Фовель затерялись въ туманѣ. Мозгъ молодого человѣка былъ заполненъ словами этого длиннаго письма, которыя одни только нашли себѣ отзвукъ: „угадай, кого я видѣла въ Монте-Карло. Она была проѣздомъ, вдова и болѣе чѣмъ когда-либо очаровательная женщина“.
Сироты съ самаго дѣтства и отданные подъ опеку г-на Луи Тремора, брата ихъ отца, Колетта и Мишель воспитывались почти самостоятельно. Г-нъ Луи Треморъ нѣжно любилъ своего племянника и свою племянницу, но человѣкъ въ лѣтахъ, холостякъ и немного эгоистъ, каковы даже лучшіе изъ старыхъ холостяковъ, онъ нашелъ за самое удобное заимствовать у Телемскаго аббатства [1] главное правило своей педагогической системы: „дѣлай, что хочешь! („Fау се qие ѵоudrаs“).
Ни Мишель, ни Колетта не знали никакихъ другихъ правилъ. Если дядѣ Луи не пришлось никогда раскаяться серьезно въ такомъ полнѣйшемъ попустительстве, то это благодаря тому, что онъ проявилъ извѣстную прозорливость, довѣряя прямой и великодушной природѣ дѣтей, переданныхъ его попеченію. Однако, умирая, оплакиваемый Колеттой, выданной очень молодой замужъ за извѣстнаго адвоката, и Мишелемъ, который, полный хозяинъ своего состоянія и своего времени, казалось, распоряжался недурно тѣмъ и другимъ, онъ могъ констатировать забавную противоположность въ практическихъ слѣдствіяхъ своей теоріи.
Уже ранняя юность брата и сестры характерно различались въ этомъ пунктѣ. Въ то время, какъ м-ль Треморъ, хорошенькая, изящная, любимая всѣми, добрая и конечно сердечная, хотя немного легкомысленная, немного поверхностная, готовилась къ блестящему замужеству и, мѣшая воспоминанія пріема, бывшаго наканунѣ, съ надеждами на балъ слѣдующаго дня, шла по жизненному пути съ веселымъ спокойствіемъ, Мишель, серьезный, осторожный, всегда готовый, подобно извѣстнымъ растеніямъ, уйти въ самого себя, читалъ, размышлялъ и много работалъ въ своей слишкомъ серьезной и уединенной жизни. Принципы дяди Тремора, осуществившіе въ Колеттѣ совершенный типъ свѣтской личности, сдѣлали изъ Мишеля нѣчто въ родѣ цивилизованнаго дикаря.
Окружающіе смѣялись надъ неловкостью молодого человѣка, надъ его разсѣяннымъ, равнодушнымъ видомъ „стараго ученаго“, изумлялись его способностямъ къ древнимъ восточнымъ языкамъ, къ сухому изученію которыхъ онъ приступилъ, приготовляясь въ то же время въ Археологическій институтъ, и никто на свѣтѣ не подозрѣвалъ тогда, что въ груди этого большого, застѣнчиваго и молчаливаго юноши билось сердце, алчущее нѣжности, что въ умѣ этой библіотечной крысы, напичканной ученостью, трепетало романтическое воображеніе 15-лѣтней пансіонерки, влюбленной въ сказочнаго принца.
Принцесса Мишеля не пришла на землю изъ идеальнаго міра фей. Какъ простая смертная, она проходила тотъ же курсъ музыки, какъ и Колетта: это была бѣдная принцесса, жившая скромно съ матерью вдовой на пятомъ этажѣ одного изъ парижскихъ домовъ и носившая очень буржуазное имя Фаустины Морель.
Мишель и Фаустина были почти однихъ лѣтъ; они встрѣтились въ первый разъ какъ-то въ четвергъ на террасѣ Люксембургскаго парка во время игры въ жмурки; съ тѣхъ поръ фантазія юноши придавала всѣмъ героинямъ романа, басенъ и даже исторіи, пышные волосы свѣтло-золотистаго цвѣта, блѣдный цвѣтъ лица, темные зрачки съ рыжеватымъ оттѣнкомъ, а въ особенности пурпуровый ротъ, который утончала улыбка, улыбка необъяснимая, о которой нельзя было сказать, была ли она насмѣшливая или веселая, кокетливая или горькая. Въ это время Фаустина была избранницей Колетты, привязавшейся къ ней съ удивительной, даже довольно странной, горячностью. Мишель видѣлъ, какъ росла, хорошѣла, великолѣпно расцвѣтала и превращалась въ женщину, та, которая сдѣлалась единственной цѣлью, единственнымъ желаніемъ его юности, послѣ того какъ она была идеаломъ его грезъ школьника.
Было бы достаточно м-ль Морель уступить настояніямъ Колетты, желавшей увлечь ее въ свой вихрь баловъ, чтобы Мишель чаще отказывался отъ своихъ вечеровъ, посвященныхъ работѣ; но съ преждевременной серьезностью и кроткимъ достоинствомъ, производившими впечатлѣніе на дядю Тремора, хорошенькая дѣвушка воспрещала себѣ удовольствія богатой жизни, къ которымъ ей не позволяло стремиться ея матерьяльное положеніе.
Между тѣмъ, хотя г-жа Морель и ея дочь отказывались присутствовать на балахъ и парадныхъ обѣдахъ, ихъ отвѣтъ былъ совсѣмъ иной, когда дѣло шло о семейномъ вечерѣ, и когда Колетта вышла замужъ за г-на Фовель, Фаустина, приглашаемая въ Кастельфлоръ, проводила тамъ ежегодно по нѣсколько недѣль. Простая, изящная, принимавшая съ молодыми людьми, и съ Мишелемъ въ особенности, видъ надменной сдержанности, мало говорившая, намѣренно достаточно, чтобы дать почувствовать прелесть необыкновенно образованнаго ума, молодая дѣвушка завоевала восхищеніе г-на Тремора. Она немного удивляла Роберта Фовеля, не спѣшившаго пока дѣлать своего заключенія, но уже потерявшаго всякую надежду сдержать когда-либо необузданный энтузіазмъ Колетты по отношенію къ подругѣ. Что же касается Мишеля, онъ подчинялся ея очарованію, не стремясь къ тому же отъ него освободиться. Онъ любилъ свою маленькую подругу дѣтства до готовности молиться ей на колѣняхъ, любоваться съ поклоненіемъ, воплощать свои лучшія мечты въ одно единственное созданіе; онъ любилъ ее со всѣмъ пыломъ своего одиночества, со всей страстью своей замкнутой юности, со всѣми долго обуздываемыми силами своего существа, онъ любилъ ее съ безконечнымъ благоговѣніемъ и съ пламеннымъ волненіемъ, — съ торжествующей радостью и съ рыданіями отчаянія и изъ всего этого упоенія, этой наивной скорби онъ дѣлалъ великую чудесную тайну, хранимую имъ ревниво въ самомъ себѣ.
