Гюи Шантеплёр - Невѣста „1-го Апрѣля“
„Почему я не сижу подлѣ тебя, на какой-нибудь изъѣденной червями старой кафедрѣ башни Сенъ-Сильвера, облокотившись на старый столъ, заваленный пергаментами. Мнѣ было бы такъ пріятно отвѣчать на твои вопросы: сколько ей лѣтъ, хороша ли она? Ей 22 года, братишка, и она хорошенькая, къ тому же ты ее знаешь. Ты ее видѣлъ у меня за обѣдомъ, кажется 6 лѣтъ тому назадъ. Въ сопровожденiи своей почтенной воспитательницы, боготворившей ее и нѣжно называвшей Занной, она провела въ Парижѣ нѣсколько мѣсяцевъ, чтобы исполнить желаніе бабушки и изучить болѣе основательно языкъ, которымъ тамъ говорятъ и которому не выучатъ грамматики. Ты только что вернулся изъ какой-то варварской страны и собирался вновь отправиться въ Богъ вѣсть какую. У меня было приглашено около полдюжины человѣкъ и между ними твой другъ Альбертъ Даранъ, читавшій намъ нѣчто въ родѣ лекціи по археологіи, раскопкамъ, о Саламбо и о столькихъ скучныхъ вещахъ, что несчастное дитя заснуло, къ великому конфузу уважаемой воспитательницы…
„Ты помнишь, не такъ ли? Но я сжалюсь надъ твоимъ любопытствомъ. Дѣло идетъ о дочери мистрисъ Джексонъ, о нашей маленькой американской кузинѣ, о той сиротѣ, бабушкой которой была наша тетка Регина. Вотъ уже во второй разъ она осиротѣла, бѣдная Занна! Ея единственный родственникъ дядя, усыновившей ее, умеръ въ прошломъ году. Она пріѣхала въ Каннъ въ декабрѣ съ этой старой миссъ Стевенсъ изъ Филадельфіи, знакомой именно съ госпожой Бетюнъ, и сдѣлалась лектрисой этой послѣдней, не столько ради увеличенія своихъ доходовъ, сколько для того, чтобы чувствовать себя подъ защитой: странная вещь, когда подумаешь, что рѣчь идетъ объ американкѣ! Эта молодая дѣвушка — сокровище, мой дорогой Мишель! и добрая, сердечная! Правда, небогатая, — ты знаешь, что тетя Регина ничего не оставила, а наслѣдство пріемнаго отца болѣе чѣмъ скромно, но что тебѣ изъ того? Ты никогда не удостаивалъ взглядомъ всѣхъ тѣхъ особъ съ прекраснымъ приданымъ, которымъ я тебя представляла… Однимъ словомъ, эта прелесть меня покорила, и мой энтузіазмъ могъ бы еще долго говорить по этому поводу, но я жду, чтобы окончить мою защитительную рѣчь, когда буду имѣть тебя подъ моимъ материнскимъ взглядомъ. Какое торжество, братъ, если бы моему сумасбродству удалось женить мудрость!…
„Кстати, насчетъ сумасбродства, угадай, кого я видѣла въ прошлый разъ въ Монте-Карло? Она была проѣздомъ, вдова и болѣе чѣмъ когда-либо очаровательная женщина. — Франко-русскій союзъ, мой милый, или другими словами графиню Вронскую. Графъ умеръ внезапно отъ кровоизліянія въ мозгъ, и такъ какъ онъ умеръ безъ завѣщанiя, красавица Фаустина возвращается въ Парижъ такой же бѣдной, какъ въ тѣ дни, когда вы вздыхали, ты и она, подъ сѣнью Кастельфлора. Это вѣрно, что въ продолженіе семи лѣтъ она имѣла удовольствіе ухаживать за ревматизмами Вронскаго!
„Я, вполнѣ естественно, воздержалась обратиться съ разговорами къ этому ненавистному для меня созданію, и всѣ эти подробности узнала отъ г-жи Вернье, влюбленной въ нее. Между нами, мнѣ кажется, Вронскій не внушилъ Фаустинѣ отвращенія къ браку, — что въ высшей степени удивительно, — и у нея большая охота выудить себѣ новаго мужа; и вотъ, немного утомленная Невскимъ проспектомъ, она явилась попытать счастья въ окрестностяхъ Булонскаго лѣса. Она можетъ закинуть новую удочку въ Оперѣ будущую пятницу. Эта милая маленькая Вернье довела свою угодливость до того, что дала ей свою ложу. Видишь, я не довольствуюсь болтовней, я сплетничаю.
„До скораго свиданія, любимый братъ… Подумай немного о моей прелестной молоденькой американкѣ. Хотя ты этого совершенно не заслуживаешь, я все же нѣжно цѣлую тебя:
Твоя Колетта“.
Мишель прочелъ внимательно отъ начала до конца это длинное письмо, изъ котораго онъ успѣлъ лишь просмотрѣть первыя строки, такъ какъ оно было подано ему въ ту минуту, когда онъ уходилъ. Проектъ его сестры вызвалъ усмѣшку въ его карихъ глазахъ. Женить его, да еще на иностранкѣ, дальней родственницѣ, имя которой минуту назадъ онъ не былъ бы въ состояніи вспомнить!
Новая выдумка этой прелестной, сумасбродной Колетты!
Внучка тети Регины. На самомъ дѣлѣ эти слова говорили слишкомъ мало.
Романическое замужество м-ль Регины Треморъ съ ученымъ филадельфійскимъ врачемъ, докторомъ Брукомъ, прибывшимъ въ Парижъ на конгрессъ, совершилось лѣтъ за пятнадцать до рожденія Мишеля; и такъ какъ появленія г-жи Брукъ во Франціи становились съ теченіемъ времени все рѣже и рѣже, Мишель видѣлъ тетю Регину одинъ только разъ уже вдовую, всю въ черномъ, съ лицомъ уже поблекшимъ, которое избороздили слезы, съ еще бѣлокурыми волосами, которые упрямо продолжали виться подъ креповой шляпкой. Ее знали за небогатую, — лабораторія и клиники ея мужа поглотили столько денегъ!… Чувствовалось, что она утомлена Америкой и американцами, которые такъ же мало понимали ее, какъ и она ихъ. Однако раньше, чѣмъ возвратиться въ Филадельфію, гдѣ была замужемъ ея единственная дочь, она сказала: „кончено, я больше не вернусь сюда“. И она болѣе не вернулась и писала лишь только черезъ долгіе промежутки. Она потеряла во время эпидеміи и зятя и дочь; наконецъ она умерла и сама, уставъ отъ жизни, не оставивъ на свѣтѣ никого, кромѣ внучки, 14-лѣтней дѣвочки.
Это дитя, неизвѣстное европейскимъ родственникамъ, и была миссъ Джексонъ, маленькая Занна, дружески принятая г-жей Фовель въ Парижѣ и которой она страстно увлеклась въ Каннѣ шесть лѣтъ спустя.
Читая письмо г-жи Фовель, племянникъ тети Регины неясно представилъ себѣ неопредѣленный силуэтъ маленькой бѣлокурой дѣвочки, съ которой онъ не сказалъ и десяти словъ и которая дѣйствительно заснула въ гостиной однажды вечеромъ, когда, по своей тогдашней привычкѣ, Альбертъ Даранъ говорилъ объ археологіи, а онъ, Мишель, погруженный въ мучительную думу, давалъ себя убаюкивать этому дружескому голосу, не стараясь вникать въ смыслъ произносимыхъ словъ.
Шесть лѣтъ! Прошло шесть лѣтъ! Какъ время медлило закончить свое, все сглаживающее дѣло. Насколько быстро оно смѣнило любовь ненавистью, настолько много потребовалось дней, чтобы смѣнить ненависть равнодушіемъ и облечь забвеніемъ прошедшее!
Съ машинальной тщательностью Мишель сложилъ голубые листочки и вложилъ ихъ въ свой бумажникъ. Уже маленькая американская кузина и брачныя мечтанія г-жи Фовель затерялись въ туманѣ. Мозгъ молодого человѣка былъ заполненъ словами этого длиннаго письма, которыя одни только нашли себѣ отзвукъ: „угадай, кого я видѣла въ Монте-Карло. Она была проѣздомъ, вдова и болѣе чѣмъ когда-либо очаровательная женщина“.
Сироты съ самаго дѣтства и отданные подъ опеку г-на Луи Тремора, брата ихъ отца, Колетта и Мишель воспитывались почти самостоятельно. Г-нъ Луи Треморъ нѣжно любилъ своего племянника и свою племянницу, но человѣкъ въ лѣтахъ, холостякъ и немного эгоистъ, каковы даже лучшіе изъ старыхъ холостяковъ, онъ нашелъ за самое удобное заимствовать у Телемскаго аббатства [1] главное правило своей педагогической системы: „дѣлай, что хочешь! („Fау се qие ѵоudrаs“).
