Тадеуш Доленга-Мостович - Счастье Анны
— Не совсем так, но что-то в этом духе, скорее, меня уходят.
Ей стало не по себе.
— Но из того, что говорил о вас пан директор, — сказала она несмело, — у меня создалось впечатление, что он вас очень ценит…
— Вероятно, так и есть на самом деле, — согласился он, — однако сумма, предназначенная для доказательства этой оценки, не покрывает моего бюджета… Поймите меня правильно. Я не виню в этом пана Минза. Собственно, все оклады сокращены… Однако не каждый может согласиться с этим.
— Это так печально, — вздохнула она.
— Тс-с-с!.. — он приложил палец к губам с шутовской миной. — Здесь, в кабинете шефа туристического отдела, в кабинете мэтра по удовольствиям, слово «печально» исключено раз и навсегда.
Он начал объяснять ей, как размещены отделы: с правой и с левой стороны туристический, дальше билетные кассы, за ними — информация, бюро заказов, паспортный отдел и оформление виз, рекламация и обмен денег; напротив, по другой стороне, — кассы авиа- и морфлота, багажное отделение, прокат автобусов и автомобилей, а также телефоны; в киоске у главного входа — бюро по аренде мест летнего отдыха.
— В нашем Центре занято шестьдесят человек. Предельная посещаемость достигает пятисот человек в день, так что скучать не придется, учитывая, что ваш отдел самый большой и самый рентабельный. Завтра я представлю вам ваших подчиненных и приступлю к приятной обязанности ввести свою преемницу в курс дела. Нет ли у вас на этот счет каких-либо возражений?
Она поблагодарила его самым сердечным образом, пообещав себе ответить искренней доброжелательностью на его внимание.
Когда она оказалась на улице, ее охватила какая-то почти детская радость. И солнечный теплый день, и заполненные народом тротуары, и первая зелень деревьев — все это показалось ей вдруг снова таким близким, как в те давние годы, когда она была еще студенткой. Она прошла на угол Маршалковской и села в трамвай. Если бы не стеснялась, то улыбалась бы всем.
— Да-да, — думала она, — может быть, это нехорошо с моей стороны, но я рада, что остаюсь в Варшаве.
Со временем, возможно, и Кароль переедет сюда. Так было бы лучше всего. Вполне вероятно и то, что спустя какое-то время она сможет получить руководство филиалом в Познани.
Тетушка Гражина жила на Польной, и Анна вышла на углу улиц Польной и Снядецких. Она знала здесь каждую щель в стене, каждую калитку. Первые два года учебы в университете она жила у тетушки, и, хотя после свадьбы Кубы ей пришлось уйти, она по-прежнему бывала здесь почти ежедневно. Она была привязана к тетушке и ко всем ее домашним, и если в этой привязанности не чувствовалось чрезмерной сентиментальности, то не было в ней и критицизма. Она была благодарна тетушке Гражине, очень благодарна за все и полностью разделяла то почтение, а точнее, его часть, которым была окружена величественная фигура пани сенатора Гражины Ельской-Шерман.
Из всех, кого знала Анна, только блаженной памяти ее отец, когда она приезжала к нему на каникулы, позволял себе снисходительные шуточки в адрес тетушки Гражины.
— И что там поделывает Гражинка? — спрашивал он, щуря свои серые глаза. — По-прежнему просит подвинуть масленичку за столом таким тоном, точно является американской статуей Свободы, которая просит передвинуть Гренландию?
Или спрашивал:
— Тетушка по-прежнему ходит, как процессия в составе одной персоны?.. Бедный Шерман. Наверное, умер оттого, что устал носить над Гражинкой фамильный зонт Шерманов, который предназначался в качестве балдахина.
В действительности отец Анны никогда этого не говорил всерьез, но было известно, что он упрекал свояченицу за ее замужество с Шерманом, которого явно не любил, не пропуская ни малейшей возможности вставить шпильку по поводу его семитского происхождения. Анне это всегда причиняло боль. Если она и питала в доме тетушки теплое чувство к кому-нибудь, так это был дядя Антоний. У него было мягкое и доброе сердце; он внимательно относился ко всем в семье и даже к отцу Анны, переживал по всякому поводу, хотя старался скрывать это перед женой и невесткой, которая могла быть столь неделикатной, что на заботу отвечала громким сетованием на «еврейскую чувствительность». Вообще в этом доме мало было места для сантиментов, да и не возникала в них потребность. Кубусь, грузный и сонный, поглощенный изучением криминальных рассказов и раскладыванием пасьянса, его жена, появляющаяся в доме между дансингом и спортивной площадкой, не говоря уж о самой пани Гражине, — никто не желал и не давал никому ни повода, ни права растрогаться. У одной лишь Ванды бывали такие минуты, но она с тех пор, как вышла замуж, считалась в доме гостем, и появлялась здесь очень редко.
После смерти дяди Антония, со времени, когда Кубусь должен был заняться ведением дел, дом, бывало, целый день оставался пустым, и Анна боялась, что никого не застанет.
Дверь открыл их новый слуга, что, собственно, для нее не явилось неожиданностью: слуги менялись у тетушки Гражины очень часто.
— Старшей пани нет дома, — сказал слуга, — а младшая очень спешит и, наверное, не сможет…
— Юзеф! — раздался издалека голос Жермены. — Юзеф, кто там пришел?!
— Как поживаешь, Жермена? — откликнулась Анна. — Это я, Анка!
— Это ты?! Что за чудеса! Приехала?..
Одновременно с этими словами в переднюю вбежала Жермена. На ней была яркая зеленая пижама, а волосы затянуты в тонкую сеточку. По-прежнему она выглядела молодо, хотя, когда разводилась со своим вторым мужем и выходила замуж за Кубуся, ей уже было не менее тридцати, а брак состоялся четыре года назад, значит, сейчас ей, по крайней мере, тридцать пять.
— Добрый день, дорогая Анка, ты прекрасно выглядишь, — она обнимала Анну, не выпуская из руки овального зеркала. — Только слишком поправилась! Что поделывает Кароль? Извини, я очень спешу, дорогая: Кур-бель сейчас заедет за мной… а может быть, уже ждет? Там, у ворот, не стоит красное авто? Ты знаешь, это тот самый Курбель, который занял на Олимпиаде второе место в марафоне… Пойдем ко мне. Ты не обидишься, что я буду одеваться в твоем присутствии? Юзеф, пусть Бронка принесет сейчас щипцы, да чтоб холодными не были! Пойдем, дорогая, сюда. Одеваюсь в кабинете, потому что у меня такой балаган; ох уж эта прислуга!
