Александра Хоукинз - Жар ночи
Джулиана закусила губу, чтобы подавить еле слышный стон. Инстинктивно оплетя ствол дерева ногами, она прижала промежность к грубой, морщинистой поверхности ветви. Невзирая на вечернюю прохладу, ей было жарко, а голова шла кругом. Если она немедленно не умерит свое расшалившееся воображение, то запросто выдаст себя — скажем, потеряет сознание или попросту, не удержавшись, рухнет со злосчастного ореха!
Вне себя от возбуждения, она запустила руку в волосы — и случилось нечто неожиданное: крошечное белое перышко, одно из многих, приколотых к локонам, выпало и спланировало вниз. Не задумавшись ни на секунду, Джулиана потянулась за странствующей крошкой-пушинкой, готовой вероломно ее предать, но проворное перо ушло от преследования и затанцевало в потоке воздуха, всколыхнутом резким жестом. И продолжало неумолимо стремиться к охваченной страстью парочке.
Прижав кулак к губам, Джулиана беззвучно прочла молитву. Леди Леттлкотт и Син были, пожалуй, слишком заняты, чтобы заметить малюсенькое перышко, в этом Джулиану убеждали хриплые стоны и недвусмысленные чавкающие звуки, раздававшиеся внизу.
Когда частичка хрупкой белизны вдруг приземлилась прямиком на черные локоны графини и ослепительно — даже в тусклом лунном свете — засверкала на выгодном фоне, Джулиана затаила дыхание. Она мысленно умоляла перышко поддаться ветру и исчезнуть на чернильной земле.
«Лети же!»
Последняя надежда погибла, когда пальцы Сина переместились с плеча любовницы к ее волосам, а именно — к предательскому перышку. Напрягшись, он взял его и задумчиво потер между пальцами, размышляя, откуда оно взялось. А после, не дав Джулиане времени на подготовку, Син запрокинул голову и посмотрел прямо в ее встревоженные глаза.
Алексиус Лотар Брэвертон, маркиз Синклерский, для друзей — просто Син, насладился своими двадцатью пятью годами жизни сполна. Его беззаботное существование было преисполнено всяческими излишествами, вещами запретными и зачастую весьма опасными. Немногое могло его по-настоящему удивить — разве что бледное личико испуганной девушки, сидящей в ветвях орехового дерева прямо у него над головой.
Воздух, собравшийся в легких, в одночасье нашел выход наружу.
Эбби, разумеется, подумала, что за это свидетельство экстаза стоит благодарить ее умелый язычок, ласкавший недюжинное орудие. Алексиус же не собирался вступать с нею в спор. Манипуляции графини приносили ему изрядное удовольствие, но все внимание его переключилось на девушку в ветвях. К тому же если бы он в тот же миг разоблачил незваную гостью, то мог бы никогда не узнать, зачем та нарушила их уединение.
И — да, он был… заинтригован.
В таком ракурсе она показалась ему довольно привлекательной, как на его искушенный вкус. Длинные светлые кудри, завитые спиралями, обрамляли овальное лицо, напоминая золотые сережки, вдруг выросшие на ореховом дереве. Томные миндалевидные глаза в каком-то смысле компенсировали чересчур уж тонкую переносицу, а при виде закругленного подбородка незнакомки ему остро захотелось изучить каждую линию ее тела. Кожа ее мерцала приглушенным светом, точно луна на небе. Чем было это мерцание: даром природы или симптомом страха — оставалось лишь догадываться. Пухлые губы ее разомкнулись, как будто вдох дался ей с трудом.
Кто же она, черт возьми, такая?
Шпионка, нанятая Леттлкоттом? Алексиус тотчас отбросил это предположение. В этот вечер в объятия Эбби его привела скорее скука, чем похоть. Он мог бы овладеть порочной графиней где угодно, решение предаться страсти в саду было спонтанным. К тому же даже самый ревнивый муж не заслал бы шпионку на дерево.
Да еще такую красивую шпионку!
Острые ногти Эбби, впившись в особо чувствительную зону, вернули Сина к делам насущным. Если предоставить этой дамочке абсолютную свободу, она растерзает мужчину одними лишь зубами и ногтями.
— Послушай, дорогая, это, конечно, неземное блаженство, — сказал он, приподнимая ее голову одной рукой, — но надо дать моему дружку передохнуть. — Игнорируя ее немой протест, он спрятал набухший пенис обратно в штаны и застегнул две пуговицы. Сделал он это не только из соображений приличия: едва ли эта девчушка могла рассмотреть что-либо в полумраке. Алексиусу просто хотелось дожить до конца вечера без серповидных отметин от зубов на своем инструменте.
Он лениво поиграл соском, торчащим над лифом платья графини.
— Как-то невежливо с моей стороны позволить тебе стоять на коленях.
Эбби буквально втекла в изгиб его колен, как вино втекает в бутылку.
— Насколько я помню, ты любишь, когда женщины стоят перед тобою на коленях, а рты у них заняты. Ведь тогда они хотя бы молчат.
Губы его расплылись в самодовольной усмешке. Вполне возможно, что эти слова и впрямь принадлежали ему.
— А вдруг я изменился?
Эбби рассмеялась над абсурдной ремаркой.
— О Син, ты бываешь разным! Безрассудным, расчетливым… — Она убрала волосы с его лица, и губы ее отправились в путешествие от виска к подбородку, каждым поцелуем отмечая новую черту характера: — Находчивым, страстным, грубым… Подчас жестоким. Ты своекорыстный подлец. Сердцеед. Пресытившийся гад. Но главное, что в этот миг ты мой! — Обвив его шею руками, она запустила пальцы под шейный платок. Он ощутил легкий укол: это ногти графини вонзились в кожу, расцарапав ее до крови.
Стало быть, Эбби таки оставила на нем отметину.
Алексиусу было недосуг оспаривать ее мнение. Все его друзья охотно согласились бы с оценкой леди Леттлкотт. В определенные моменты он проявлял то или иное из названных качеств. Только очень глупые женщины могли подарить ему свое сердце или хотя бы тело. Именно поэтому такие женщины, как Эбби, ему и нравились.
Заводя очередную любовницу, он изучал ее тело до тех пор, пока не убеждался, что знает его досконально, как свое собственное. Он должен был точно знать, с какой силой и в каком месте надавить, чтобы женщина затрепыхалась в его объятиях, точно раненая птица. Какой задать ритм, чтобы она стонала и выкрикивала его имя. Алексиус был далеко не первым любовником Эбби: родив Леттлкотту наследника, та пустилась во все тяжкие. В общем-то, он даже не был ее фаворитом.
Вторая беременность и появление на свет еще одного сына на долгих полтора года выдернули Алексиуса из ее ненасытных лап. Однако едва перестав кормить младенца грудью, Эбби выразила желание возобновить роман. Он откликнулся без особого энтузиазма. Еще в начале вечера он стоял перед выбором: провести остаток времени в компании мягких персей графини или же за карточной игрой с друзьями и приспешниками Леттлкотта.
