Милая грешница - Александер Виктория
– Извинить тебя? За что? – Александра покачала головой. – Даже мне понятно, что ты едва ли приложила руку к созданию обстоятельств, в которых я оказалась. Во всем виноваты исключительно мой отец и мой брат, да упокоятся в мире их души. Впрочем, это не относится к отцу, потому что там, где он, мир невозможен. – Она поднялась на ноги и натянуто улыбнулась. – Тем не менее я думаю о тебе только с ненавистью. – Она кивком головы указала на написанную Джудит записку: – Хочешь, я отнесу ее сама?
– Нет, но спасибо, что предложила. – Джудит ответила ей такой же неискренней улыбкой. Она поднялась из-за стола. – Если я позволю тебе отнести записку, то мой поверенный, несомненно, сочтет эту сумму достаточной на два года, а не на один. Когда ты планируешь уехать?
– Думаю, что скоро. Я терпеть не могу Англию в это время года. А Честер-Хаус бывает зимой особенно мрачен.
– Дай мне знать о своих планах.
– Непременно. – Женщины пристально посмотрели друг на друга, как будто каждой хотелось что-то сказать, но ни та, ни другая не знали, что именно. Это был один из тех редких моментов, когда Джудит казалось, что Александра, возможно, тоже сожалеет о том, что между ними установились такие отношения. Отношения были действительно достойны сожаления. Обе они были очень одиноки в мире. Они могли бы поддерживать друг друга все эти годы. И тогда жизнь у каждой из них сложилась бы, возможно, совсем по-другому.
– Объясни-ка мне еще разок: почему ты считаешь, что тащиться через весь парк в такой день, как сегодня, – это разумная затея? – тихо спросил Норкрофт.
– В последние дни мне что-то не сидится на месте. Этим, а также желанием поговорить по душам с моим старым другом и объясняется просьба встретиться со мной в парке, – сказал Гидеон. Он говорил чистую правду. – К тому же сегодня великолепный весенний денек.
– В аду, возможно, – недовольным тоном отозвался Норкрофт. – Сегодня холодно, сыро, небо безобразного серого цвета, а поскольку сейчас всего лишь начало марта, само слово «весна» может произносить только оптимист, к числу которых ты, как мне казалось, не относился.
– Тем не менее я нахожу эту погоду бодрящей.
– Поскольку нам приходится идти быстрым шагом, чтобы не окоченеть, я согласен назвать ее бодрящей. – Норкрофт на мгновение замолчал. – Но мне она кажется скорее отвлекающей от тревожных мыслей.
– Мне не нужно ни от чего отвлекаться.
– Я никогда еще не видел человека, которому было бы нужно отвлечься больше, чем тебе, – фыркнул Норкрофт. – Видя тебя в таком состоянии, я не мог бы с уверенностью сказать, приводит ли это меня в ужас или вызывает чувство глубокого удовлетворения.
– Не смеши меня, – сказал Гидеон, продолжая шагать по дорожке. – Я в нормальном состоянии. – Норкрофт презрительно фыркнул. – Я просто не знаю… Я хочу сказать, что не уверен… – Гидеон сердито взглянул на друга – Короче, я и сам ничего не понимаю. Пожалуйста. Доволен?
Норкрофт с трудом подавил улыбку.
– Счастлив.
– Но ты не в ужасе? – удивился Гидеон.
– Ну, и это тоже присутствует.
– Но почему? – воскликнул Гидеон. – Я бы еще понял, если бы ты был удовлетворен…
– Потому что это означает, что ты такой же человек, как и все остальные.
– А что тогда приводит тебя в ужас? – спросил он.
– Ужас – естественная реакция человека, узнавшего, что миру, который он знал, пришел конец – Норкрофт покачал головой. – Гидеон Пирсолл, виконт Уортон, повергнут в прах женщиной.
– Никем я не повергнут в прах, – огрызнулся Гидеон, хотя, по правде говоря, чувствовал себя именно так. – Я просто в замешательстве, вот и все.
Норкрофт хохотнул:
– Обычно этого бывает достаточно.
Гидеон и Норкрофт прикоснулись пальцами к шляпам, приветствуя двух других, столь же отважных джентльменов, которые шли в противоположном направлении.
– Ты когда-нибудь был влюблен, Норкрофт?
– Влюблен? – Норкрофт остановился как вкопанный и уставился на Гидеона – Так ты влюблен?
– Я не сказал этого, – возразил Гидеон, оглянувшись через плечо на Норкрофта. – Я спросил, был ли ты когда-нибудь влюблен.
Норкрофт торопливо нагнал его.
– Кажется, один или два раза. Но ничего серьезного.
– Значит, ты никогда не любил. Любовь, знаешь ли, чрезвычайно серьезное чувство.
– Ну а ты был когда-нибудь влюблен? – небрежно поинтересовался Норкрофт, как будто ни вопрос, ни ответ не имели значения.
– Однажды, – покачав головой, сказал Гидеон. – И это было настоящее бедствие.
– Ах да, – кивнул Норкрофт, – в Виолетту Смитфилд. Гидеон остановился и посмотрел на своего друга.
– Значит, ты знаешь о Виолетте Смитфилд?
– Конечно. – Норкрофт взглянул ему прямо в глаза – Хелмсли и Кавендиш тоже знают. Громкого скандала в связи с твоим браком не было, но мы об этом, конечно, слышали от моей матушки, от матушки Хелмсли, а также от многочисленных родственниц Кавендиша, каждая из которых обожает посмаковать пикантные подробности какой-нибудь сплетни.
– И никто из вас никогда не сказал ни слова.
– Это ты, мои друг, никогда не сказал ни слова – Норкрофт пожал плечами – А поскольку мы твои друзья, мы поняли, что ты не желаешь говорить об этом, и поэтому молчали.
Гидеон долго смотрел на Норкрофта пытливым взглядом. Норкрофт, Хелмсли и Кавендиш действительно были его самыми близкими друзьями. По правде сказать, они были его единственными друзьями. За долгие годы они о многом говорили, но эту тему не поднимали никогда То, что они не упоминали о его злосчастном браке даже под воздействием большого количества алкоголя, многое говорило об этой дружбе. Гидеон скривил губы в усмешке.
– Должно быть, Кавендишу было особенно трудно держать язык за зубами?
Норкрофт усмехнулся.
– Кавендишу всегда трудно держать язык за зубами. А теперь, – он зябко потер друг о друга затянутые в перчатки руки, – почему бы нам не продолжить беседу в тепле, у камина, со стаканчиком бренди в руке?
– Я предпочитаю пешую прогулку, это помогает мне думать, – заявил Гидеон – Конечно, если не пугают неблагоприятные погодные условия.
– Ладно, попытаюсь набраться храбрости и продолжить прогулку, – сказал Норкрофт, испустив деланный вздох, и они пошли дальше.
Несколько минут они шли молча. Гидеон не знал точно, что именно он хотел сказать, но он устал говорить сам с собой. У него были только вопросы. Хотя он сомневался, что у Норкрофта найдутся на них ответы, было все-таки приятно, что рядом с тобой друг, который тебя выслушает. Друг. Гидеон давно знал, что Норкрофт и остальные являются его друзьями, но это никогда еще не казалось ему таким важным, как сейчас. Раньше это было немногим больше чем слово. Но теперь, когда друзья ему потребовались так, как, очевидно, не требовались до сих пор, слово это стало значить гораздо больше.
– Когда ты влюбляешься в женщину, которой ты безразличен, – сказал Гидеон, – тебе начинает казаться, будто тебя предали, и от этого ощущения разрывается сердце. Особенно если сначала ты верил, что она тебя тоже любит. Ты чувствуешь, что обманули твое доверие, и начинаешь сомневаться в том, во что всегда верил.
– Любовь, – глубокомысленно произнес Норкрофт.
– В сущности, я имел в виду честь. Откровенно говоря, до сих пор я никогда не задумывался о любви. Нет, у меня, конечно, были какие-то романтические представления о ней, которые подпитывались литературой и поэзией, но они сосредоточивались скорее на галантности, рыцарстве, чем на самой любви. Однако я всегда верил в честность и нерушимость данного слова. То, что человек, к которому я испытывал глубокие чувства, их не разделял, выбило меня из седла. – Гидеон взглянул на Норкрофта: – Тебе надоело меня слушать?
– Вовсе нет, – сказал Норкрофт. – Я готов слушать тебя столько, сколько ты пожелаешь. Разговор весьма познавательный. – Он чуть помедлил. – Однако я немного запутался.
– Как и все мы, – усмехнулся Гидеон.
– Мы говорим о Виолетте Смитфилд или о леди Честер?
