Наследница царицы Савской - Эдхилл Индия

Армии, возглавляемой царским племянником Иоавом. И, хотя в верности Иоава никто не мог бы усомниться, действовал он жестко и безжалостно. Иоав был готов на все, что, по его мнению, могло послужить царю Давиду. На все, вплоть до убийства.

Авенир, Авессалом, Адония. Три смерти, хотя руки Иоава обагряла кровь и многих других людей. Авенир был военачальником царя Саула, Авессалом – вероломным и непокорным сыном Давида, Адония – чрезмерно честолюбивым братом Соломона. Все они пытались отнять у Давида власть, и всех Иоав умертвил своей рукой.

Но царевич Адония стал его последней жертвой, ведь Адония пытался захватить власть, когда царь Давид лежал при смерти. План царевича сорвался – отец быстро провозгласил своим преемником Соломона. Адонии не хватило ума с достоинством принять поражение. Вместо этого он пришел к брату и потребовал в утешение за то, что ему не досталась столь желанная корона, отдать ему царскую прислужницу Ависагу.

Главная царская жена Мелхола выбрала Ависагу, чтобы подарить немного тепла одряхлевшему Давиду. Девушка согревала царскую постель все те долгие месяцы, пока царь никак не мог умереть. Уже одно это придавало ей статус царского наследства, которому предстояло перейти к преемнику Давида. К тому же каждый имеющий глаза понимал, что царевич Соломон хочет жениться на Ависаге.

Надменное безумие Адонии принесло ему смерть. Его умертвил Иоав на глазах у застывшего в ужасе царя Соломона. Иоав пожал плечами и алой накидкой Адонии вытер кровь со своего меча. И тогда выступил вперед Веная. Он тихо приказал своим людям унести тело Адонии. Он приставил к царю Соломону людей из дворцовой стражи. Он провел царицу Мелхолу и мать царя Вирсавию в женские покои. Он позаботился о том, чтобы к возвращению царя в тронный зал ступени отмыли от крови.

Веная сделал все это не для того, чтобы к нему благоволил новый царь, а потому, что обязан был защищать царя и хранить мир в его доме. Но Соломон не забыл этой спокойной поддержки. А после смерти великого Давида имела значение лишь воля Соломона. Новый царь освободил Иоава от бремени командования и отдал его должность Венае.

Зная, какого обращения заслуживают люди такого ранга, Веная лично пошел к Иоаву, чтобы сообщить ему о царском решении до того, как о нем объявили прилюдно. К его удивлению, Иоав спокойно выслушал это известие.

– Я так и думал. Я стар и служил Давиду последние сорок лет.

Казалось, Иоав смотрел сквозь Венаю, куда-то в далекое прошлое, недоступное юноше.

Веная неловко переминался с ноги на ногу. Уже много раз Иоав спокойно принимал плохие новости, а затем уничтожал человека, вставшего у него на пути.

– Я не искал этого назначения, Иоав. Так велел царь Соломон.

– Можешь не объяснять. Я знал тебя еще ребенком. Не ты придумал это ухищрение. Будь покоен, Веная. Адония – последний. Мой меч больше не послужит мне.

– Мне жаль, Иоав. – Веная смотрел на безучастного старого воина. – Кажется, ты не удивлен.

– И тебе не следовало бы удивляться, если ты хоть немного знаешь царя Соломона. Он никогда не простит, что я умертвил его брата.

– Но Адония притязал на трон – ни больше ни меньше! А то, что он сказал о госпоже Ависаге…

– …еще не государственная измена, – ответил Иоав, – но все равно Адония должен был умереть, иначе Соломон ни дня не провел бы спокойно на Львином троне. Кому-то следовало избавиться от Адонии. Это оказался я.

Веная задумался.

– Это убийство, – сказал он наконец.

– Так было нужно, – пожал плечами Иоав. – Запомни, царский военачальник: царь должен делать то, что правильно, а его главнокомандующий – то, что нужно. – Иоав сурово смотрел на Венаю, словно они скрестили мечи в поединке. – Веная, тебе придется меня убить. Но не жди, что я упрощу тебе эту задачу.

Веная кожей чувствовал, что Иоав говорит правду, но покачал головой:

– Живи мирно в своем доме. Царь Соломон не мстительный человек.

– Правильно, не мстительный. Поэтому у него есть ты.

– Скажи мне, Иоав, как может человек делать то, что нужно, а потом спокойно спать по ночам?

Иоав улыбнулся. Сверкнули его белые, по-волчьи острые зубы.

– Дело привычки, – ответил он.

Венае было очень тяжело признавать правду, которой поделился с ним Иоав, но честность не позволяла отрицать: Соломон никогда бы не простил военачальника царя Давида. Ведь царь Соломон не питал ненависти к своему брату Адонии, да и к военачальнику тоже. Соломон ни к кому не питал ненависти.

Иногда Веная думал, что в этом главная слабость Соломона. «Мудрость – это не здравый смысл». Иоав оказался прав: в мире царей хорошее не всегда оказывалось мудрым.

Но, как справедливо утверждал Иоав, Венае приходилось понимать разницу и действовать разумно. Соломон полагался на Венаю, как Давид полагался на Иоава.

И еще одно, к ужасу Венаи, старый военачальник подметил верно. Спокойный сон оказался делом привычки.

Часть третья

Кто посеет ветер…

Моя мать была первой женой отца, нареченной его сердца. Я не знала ее, ведь она умерла, рожая меня, – своего первого и последнего, позднего ребенка. Слишком позднего. Опасно для женщины зачинать, если она уже немолода.

Зато я знала отца. Знала его лучше, чем многие дочери знают своих отцов, ведь после потери возлюбленной жены он перенес всю свою нежность на меня. Он проявил доброту – многие мужчины возненавидели бы ребенка, отнявшего драгоценную жизнь матери, да еще и оказавшегося всего лишь дочерью, а не сыном.

Отец никогда не поступил бы так, недаром его считали справедливым.

И ко времени моего появления на свет у царя Соломона уже родилось множество сыновей. Казалось, что в этом, как и во всем остальном, его благословил Бог: жены рожали ему только мальчиков. Говорили, что это знак милости Господней. А я думаю, что отец мог ждать рождения девочки, чтобы лелеять и баловать ее.

Я была его единственной дочерью, единственной царевной при дворе. Мой добрый отец заслуживал образцовой дочери, идеала женственной красоты и грации. Смиренной, кроткой и послушной девочки, которая месила бы тесто, пекла бы сладкие хлебцы, ткала бы и вышивала. Воплощения женских добродетелей.

А вместо этого получилась я.

Я старалась изо всех сил, ведь я очень хотела угодить отцу, который так меня любил. Но стать этой безупречной девочкой я не могла. Мой отец был прекрасен, словно солнце. Мне рассказывали о красавице-матери, смуглой, словно терновая ягода, статной, с пышными формами. И я тоже должна была стать красавицей – нежной, с послушными блестящими волосами, спокойным взглядом и кожей гладкой, словно жемчуг.

Но от кого-то из неизвестных прародительниц мне достались буйные кудри и быстрый взгляд. Хуже того, я и сама была столь же непокорной, как мои волосы, и столь же пытливой, как мои зоркие глаза.

Нет, я умела ткать и вышивать не хуже многих, а иногда и лучше. Любую работу я делала скорее хорошо, чем плохо. Но еще я хотела играть на киноре, и танцевать, и управлять колесницей, и читать, и писать. Пользоваться свободой, которую так бездумно растрачивали мои братья.

Отец старался ни в чем не отказывать мне. Он обращался со мной почти так, словно я и впрямь была сыном, а не дочерью. Давал мне столько свободы, сколько мог.

«Пусть учится читать. Какая в том беда?»

«Пусть играет на киноре, если хочет. Она унаследовала любовь к песне от своего деда, великого царя Давида».

«Посадите ее ко мне на колесницу, пусть позабавится».

Отцовские жены, хотя никто из них не занял места моей матери, возражали против каждой уступки, говоря, что снисходительность и терпимость лишь портят девочек. И, если давать мне слишком много свободы, я не вырасту послушной и женственной. И меня тяжело будет выдать замуж.

Мой отец в ответ на все это смеялся и говорил, что никакое знание не пропадает даром. «Мудрость ценнее рубинов, – говорил он женам, – что же касается всего прочего, то, когда настанет время ей выходить замуж, она сможет выбирать из всех царей мира. Кто отвергнет дочь Соломона?»