Светоч - Лариса Шубникова
– Ой, ты… – рыжуха зарумянилась, приложила ладони к щекам. – И чего?
– Говорит, любит меня. Говорит, что возвысит, перед всеми женой своей наречёт. Просил обождать, смолчать о нас… – Влада говорила тихо, будто тревожилась.
– Тю-ю-ю, дурка. Опять ухи развесила? Эдак ждать будешь тьму лет. Он к тебе по ночам бегать станет, а ты стариться. Владка, да очнись ты, кому веришь? Он родовитый и жёны у него под стать.
– Знаю. Умом понимаю, что надо высказать ему, обиду свою излить, а не могу, – ведунья голосом построжела. – Мне иное чудно, Беляна. Перед Нежатой я сама над собой не властна. Будто гнёт меня чужой волей, как травинку малую. Язык отнимается, коленки трясутся и силы утекают.
Рыжая прислонилась к стене, да и кинула слова горькие:
– Все они одинакие, Владушка. Выбирают нас, что коров на торгу, к себе в дом волокут, а там и помыкают, как вздумается. Слово поперёк не скажи, инако согнут подковой. Доля наша бабья – терпеть. Постарела жена, так не беда, новая сыщется помоложе, да покрасившее. А старуху в бабий кут до конца дней, пусть работает, пока хребет не переломится. Одна радость детки… – вздохнула Беляна, слезу утерла кулачком. – Разумею, что люб тебе Нежата, токмо знай, не всяк хорош, кто нам по нраву. Я нахлебалась по горло, ты ж знаешь…
Влада обняла рыжую, прижала к себе и по голове гладила. Утешала невезучую подружайку, да и о себе горевала:
– Белянушка, голубушка, зачем речи такие? Не свезло тебе с мужем, знаю, но что ж теперь, в слезах тонуть, любови себя лишать? Говорила тебе, стезю свою сыщешь и суженого найдешь, – ведунья провела ладошкой по лицу рыжей и силу, отданную Глебом, на подругу слила. – Сказать, что ждёт тебя?
Рыжуха встрепенулась, заёрзала на лавке нетерпеливо:
– Провидела? Так чего молчишь? Говори нето!
– Торг видала новоградский, тебя в шитом очелье. Румяная ты, красивая. Стати прибавилось. Опричь тебя парень высокий, но не поняла я, любый твой или просто знакомец. Белянушка, стезя твоя купеческая, верь. А вот чем торговать станешь, пока не разумею.
Белянку с лавки как ветром сдуло: запрыгала по ложнице, засмеялась:
– Береги тя Макош! Владушка, порвись ты с Нежатой, я деньгу стяжаю для нас обеих. Веришь? Ни одной слезы твоей он не стоит. Никто не стоит! Домину свою поставим, заживем. А там, глядишь, сыщутся молодцы, деток нам подарят. Да пусть хоть и без вено, сами на ноги поставим. Влада, чего молчишь-то? – рыжая снова подсела к ведунье, в глаза заглядывала преданно.
– Если б все так просто было, голубушка. Порвусь, дело-то недолгое, а жить как? Дышать как? И не смотри на меня, знаю, что ответишь… – Влада сошла с лавки, принялась ходить по ложнице, руки заламывать. – Не забывается он, не уходит ни из головы, ни из сердца. За два года не смогла забыть, едва живи не лишилась. Белянушка, милая, иной раз думаю, уж не приворот ли? Так кому это надобно, зачем? Нежате? Так я ему больше помеха, чем любая.
– Тьфу, дурка. Ты ж сама ведаешь, да еще и у волхва новоградского в дому, так чего меня пытаешь? Пойди к пузатому и спроси! Ежели волшба, так вытравит. А отпираться станет, я ему каши не дам и в щи плюну. Что? Вот возьму и плюну!
Дверь в ложницу отворилась, стукнулась о косяк, и на пороге показался Божетех: улыбка от уха до уха, борода и та топорщится радостно:
– Я тебе плюну, я тебе так плюну, что глаза твои бесстыжие сами выскочат. Во, глянь, уже выпучились, – и смеется, животом трясет.
Беляна охнула и с размаху на лавку уселась, а Влада оглядела волхва-шутейника, подружку свою незадачливую, а потом засмеялась. Да отрадно так, звонко, будто слёз не лила, не жалилась на недолю свою.
– Щур меня, – рыжая напугалась, прижалась спиной к стене. – Сколь зим ее знаю, никогда не видала, чтоб так смехом заходилась. Дядька Божетех, ты что ль ворожишь?
– Так сразу и не скажешь, рыжуха. Может я, а может нет. Ты ступай, Беляна, блинов пеки, да масла не жалей. Мёд возьми в подклети, душистый он. И взвару ставь, день дождливый впереди.
– Ты чего это мной помыкаешь? Чай, не батька, – Беляна вмиг бояться перестала, осердилась.
– Вот еще одно слово и кукиш тебе, а не мёду. Кыш! – волхв брови насупил, но лица не удержал, рассмеялся тоненько да заливисто.
– Давай, шпыняй. Бабу одинокую всякий обидеть может, – ворчать ворчала, но запону вздела, сапожки натянула и пошла из ложницы.
– Тебя обидишь, плевалка. Ты смотри мне, прознаю, что пакостишь, лишай64 на тебя напущу.
– Тьфу, да какой ты волхв? Охальник! – и ушла, хлопнув дверью.
Божетех тихо двинулся к Владе, что стояла посреди ложницы, будто сама не своя:
– Что, тяжко тебе? – обнял, пригладил косы золотистые. – А ты упрямься, держись. Себя ронять не смей. Сил в тебе мало, но ведь берутся откуда-то? Расскажи, инако помочь не смогу, – и повел ведуницу к лавке, усадил и сам рядом устроился.
Влада всхлипнула раз, другой, да и рассказала об обереге бабкином, о Глебе и Нежате. Говорила-то взахлеб, будто из живи своей тьму выталкивала.
– Вон как, – Божетех задумался крепенько, а потом уж молвил: – Стало быть, источник твой Светоч. Дай-ка мне.
Владка пошарила рукой по лавке, сняла с опояски оберег и протянула волхву.
– Вечор разумел я, что непростой. Но ведь в моих руках молчит он.
– А что за источник, дяденька? – Владка провздыхалась немножко, ждала ответа волховского.
– У каждого ведуна место силы есть. Всяк черпает ее по-разному. Кто из Прави, кто из Нави, а кто и в Яви ищет. Я вот в Яви. А у тебя, Владушка, две нитки. Видно, и небо, и подземье тебя одаривают, а с того и рвешься ты, мечешься. Что творится не разумеешь. А вот места силы у тебя нет, то и чудно. Я на капище полнюсь, иль с
