Грозовой перевал - Эмилия Бронте
— Ты, разумеется, лжешь, Кэти, — ответил ее брат, — да я тебя вижу насквозь! Но сейчас плевать мне на вашего Линтона: скажи, ты гуляла этой ночью с Хитклифом? Говори правду, ну! Не бойся ему навредить: хоть я и ненавижу его, как всегда, но он недавно сделал мне добро, так что совесть не позволит мне оторвать ему голову. Чтоб этого не случилось, я его сегодня же с утра ушлю работать куда-нибудь подальше, и когда его здесь не будет, ты смотри у меня в оба: тут я возьмусь за тебя как следует!
— Этой ночью я в глаза не видела Хитклифа, — ответила Кэтрин, начиная всхлипывать. — А если ты прогонишь его со двора, я уйду вместе с ним. Но кажется, это тебе уже не удастся: он, кажется, сбежал… — Тут она безудержно разрыдалась, и остальных ее слов нельзя было разобрать.
Хиндли излил на нее, не скупясь, поток презрительной брани и велел ей сейчас же уйти к себе в комнату — или пусть не плачет попусту! Я заставила ее подчиниться; и никогда не забуду, какую сцену разыграла Кэти, когда мы поднялись наверх. Я была в ужасе: мне казалось, что барышня сходит с ума, и я попросила Джозефа сбегать за доктором. У нее явно начинался бред. Мистер Кеннет, едва глянул на нее, сразу объявил, что она опасно больна: у нее была горячка. Он пустил ей кровь и велел мне кормить ее только простоквашей да размазней на воде и присматривать за ней, чтоб она не выбросилась из окна или в пролет лестницы. И он ушел, потому что ему хватало дела в приходе, где от дома до дома идешь две-три мили.
Хотя я не могу похвалиться, что оказалась хорошей сиделкой, а Джозеф и мистер Эрншо были и того хуже, и хотя наша больная была так несносна и упряма, как только бывают больные, — она все же выздоровела. Старая миссис Линтон, конечно, не однажды навестила нас, и все в доме наладила, и бранилась, и всеми нами командовала; а когда Кэтрин начала поправляться, настояла на том, чтобы мисс перевезли на Мызу, и все мы, понятно, радовались избавлению. Но бедной женщине пришлось жестоко поплатиться за свою доброту: и она и муж ее заразились горячкой, и оба умерли — один за другим — в несколько дней.
Наша молодая леди вернулась к нам еще более дерзкой, вспыльчивой и высокомерной, чем раньше. О Хитклифе мы так ничего и не слышали с той грозовой ночи; и однажды, когда Кэтрин уж очень меня рассердила, я сказала ей на свою беду, что в его исчезновении виновата она; да так оно и было, — и мисс отлично знала это сама. С того дня она на долгие месяцы совсем от меня отстранилась — разговаривала со мной только как со служанкой. Джозеф был тоже в опале, но он все равно высказывал свои суждения и читал ей нотации, точно маленькой девочке. А она воображала себя взрослой женщиной и нашей госпожой и думала, что после недавней болезни вправе требовать особливого к себе внимания. К тому же доктор сказал, что она не выдержит, если ей постоянно перечить; что надо ей во всем уступать; и если кто-нибудь из нас, бывало, посмеет возмутиться и заспорить с нею, то он уже в ее глазах чуть ли не убийца. Мистера Эрншо и его приятелей она чуждалась, и, запуганный Кеннетом и припадками, которыми не раз кончались у нее порывы ярости, брат позволял ей все, чего бы ей ни вздумалось потребовать, и обычно избегал раздражать ее запальчивый нрав. Он, пожалуй, чрезмерно потакал ее прихотям — не из любви, а из гордости: он всей душой желал, чтоб она принесла честь своему дому, вступив в семью Линтонов; и покуда она не задевала его лично, позволял ей помыкать нами, как невольниками — ему-то что! А Эдгар Линтон, как это случалось и будет случаться со многими, был обольщен до слепоты; он почитал себя самым счастливым человеком на земле в тот день, когда повел ее в Гиммертонскую церковь — три года спустя после смерти своего отца.
Наперекор своему желанию, уступив уговорам, я покинула Грозовой Перевал и переехала с новобрачной сюда. Гэртону было тогда без малого пять лет, и я только что начала показывать ему буквы. Нам горько было расставаться; но слезы Кэтрин имели больше власти, чем наши. Когда я отказалась идти к ней в услужение и когда она увидела, что ее просьбы на меня не действуют, она приступила с жалобами к мужу и брату. Первый предложил мне щедрое жалованье; второй приказал мне сложить вещи: он-де не желает держать у себя в доме женскую прислугу, когда нет хозяйки; а что до Гэртона, так еще немного, и мальчишку можно будет сдать на руки священнику. Так что у меня не оставалось выбора: делай, что велят. Я сказала господину, что он отвадил от себя всех приличных людей только для того, чтобы приблизить свою гибель; расцеловала маленького Гэртона, попрощалась… и с той поры я для него чужая: странно подумать, но я уверена, что он начисто забыл об Эллен Дин — о том, что был он для нее всем на свете, как и она для него.
В этом месте своей повести ключница случайно бросила взгляд на часы над камином и ужаснулась, увидев, что стрелки показывают половину первого. Она и слышать не хотела о том, чтоб остаться еще хоть на минуту, да я и сам, по правде говоря, был не прочь отложить продолжение ее рассказа. Теперь, когда она ушла на покой, я, помечтав часок-другой, тоже, пожалуй, соберусь с духом и пойду спать, невзирая на мучительную тяжесть в голове и во всем теле.
X
Прелестное вступление в жизнь отшельника! Целый месяц пыток, кашля и тошноты. Ох, эти пронизывающие ветры, и злобное северное небо, и бездорожье, и мешкотные деревенские врачи! И ох, эта скудость человеческих лип! И, что хуже всего, — страшные намеки Кеннета, что мне едва ли придется выйти за порог до весны!
