Элиза Ожешко - В провинции
Постороннему слушателю этот маленький диалог мог показаться не более чем словесной игрой, однако для обоих молодых людей он имел, по-видимому, глубокий смысл, — оба вдруг смолкли, и на их лицах выразилось волнение.
На этот раз Винцуня после отъезда Александра была вовсе не так грустна, как после первого его посещения. Напротив, ею овладела какая-то лихорадочная веселость. Вдруг она стала гоняться по комнате за своим любимым котенком, на бегу обхватила за талию проходившую мимо служанку и закружилась с нею в вальсе, затем бросилась к тетке, выхватила у нее из рук ключи и побежала в кладовую отпускать к завтрашнему дню провизию для слуг, а возвращаясь, что-то напевала и выделывала ногами танцевальные па. Но, вернувшись в комнату, так же внезапно примолкла, села у открытого окна, положила голову на руки и так глубоко задумалась, что Неменская, когда наконец дочитала свои вечерние молитвы, должна была напомнить ей, что пора ложиться спать. Голос тетки заставил Винцуню очнуться. Она медленно поднялась и почти машинально прошла в свою спальню. И снова до поздней ночи светил в ее окошке огонек, единственный признак жизни в охваченной сном усадьбе.
Почти всю короткую летнюю ночь Винцуня провела в молитвах, покорно склоняя голову перед висевшим над ее кроватью образом Пресвятой Девы Остробрамской, и жаркая, и печальная была, должно быть, ее мольба, потому что слезы часто капали из ее глаз и стекали по горящим щекам.
Что до Александра, он на следующее утро после визита в Неменку имел краткую беседу со своим слугой Павелком, исполнявшим одновременно обязанности кучера и лакея:
— Ты знаешь, Павелек, оранжерею графини в N.?
— Знаю, панич, — отвечал паренек, одетый в карикатурное подобие ливреи, которой одарил его Александр, несмотря на горячее сопротивление отца.
— Вот тебе деньги, садись на коня и скачи в N. Там найдешь садовника графини и купишь у него букет самых что ни на есть красивых цветов. Жду тебя обратно не позже двенадцати; если все сделаешь как следует, получишь на пиво.
Спустя пять минут Павелек на чубаром рабочем коньке стрелой мчался по двору к воротам. Тут его увидел старый Снопинский, возвращавшийся с сенокоса.
«Куда это его черт понес?» — буркнул он про себя и, остановившись, громко крикнул:
— Эй! Что за галоп?! Испортишь коня!
— Панич послали! — на скаку крикнул Павелек в ответ и понесся дальше.
Снопинский пожал плечами и, озабоченно хмурясь, ушел в дом.
В тот же день к вечеру та же чубарая лошадь мчала Павелка по дороге в Неменку. Одной рукой он обнимал старательно обернутый бумагой пакет. Подскакав ко двору усадьбы, он слез с коня и подошел к крыльцу, на котором стояла Винцуня.
— Это вам панич из Адамполя посылает, — сказал он кланяясь и протягивая ей пакет.
Винцуня вспыхнула; казалось, она колеблется, хочет что-то сказать, даже отступила на два шага, на ее выразительном подвижном личике рисовалось волнение, любопытство, радость, в конце концов она подошла и дрожащими руками взяла посылку. Развернув пакет, она увидела хорошенькую плетеную корзиночку из разноцветной лозы, а в ней букет великолепных оранжерейных цветов.
— Ах, Боже мой, какие чудные цветы! — воскликнула девушка и побежала в комнаты показывать тетке.
Но та не отозвалась, видно, вышла в сад или в амбар; не найдя ее, Винцуня убежала к себе в спальню, поставила корзинку на стол и некоторое время, забыв обо всем на свете, любовалась цветами, а затем, чтобы еще полнее насладиться видом красивых и редких растений, стала вынимать их из корзины и раскладывать на столе. С каким восхищением разглядывала она великолепные пунцовые и белые камелии, как нежен был запах гелиотропа, разлившийся по комнате, с каким трепетом ее пальцы притрагивались к маленьким бархатным анютиным глазкам, которые сыпались ей на грудь и цеплялись за рукава! Вдруг между двух белых камелий мелькнул и сразу упал на стол листочек белой бумаги. Винцуня почти машинально бросила взгляд на листок и прочла выписанные мелкими буквами слова: «Je vous aime»[6]. Молодая девушка не знала французского, но эту фразу, весьма употребительную и среди поляков, она поняла.
В первое мгновение она отпрянула и, прислонившись к стене, провела ладонью по лбу — должно быть, у нее потемнело в глазах. Затем схватила листок и стала жадно вглядываться в волшебные буквы, а лицо ее, как будто его жег скрытый в этих буквах таинственный огонь, все жарче пламенело, затуманенные глаза светлели, лучились, и вдруг из них потоком хлынули слезы.
Какая-нибудь хорошо воспитанная девушка, которую с детства обучали правилам пристойного поведения, наверное, почувствовала бы себя оскорбленной, найдя подобную записку в корзине цветов, полученной от молодого человека, и сочла бы его поступок дерзким легкомыслием, если не насмешкой. Но Винцуня выросла в деревне и была простодушна, чувствительна и непосредственна, как ребенок, Она еще никогда ни на кого не обижалась, и ей даже в голову не приходило, что можно рассердиться за доброе или любовное слово.
Записка Александра потрясла ее, разбудила и разожгла все те чувства, которые до сих пор лишь тлели в ее нежной душе, с которыми она еще боролась, тая их от самой себя, и слезы, струившиеся по ее лицу, были вызваны не обидой и огорчением, — в них искало выхода волнение охваченного страстью сердца. Сердце у Винцуни билось так сильно, что легкая ткань розового платья слегка вздрагивала на ее груди.
Была ли эта записка нарочно вложена в корзину с цветами или попала туда случайно? И почему Александр для слов, обращенных к сердцу и призванных возбудить любовный восторг, решил воспользоваться чужим языком? На это мог бы ответить тот, кто видел молодого Снопинского несколько месяцев тому назад в доме пани Карлич. Искавшая развлечений от деревенской скуки светская женщина сидела в кружке своих приближенных, среди которых был и Александр. На столе лежали листочки бумаги и карандаш, предназначенные для какой-то салонной игры. Кокетливая вдовушка небрежно взяла карандаш и на одном из листков нацарапала не глядя: «Je vous aime». Глаза ее в этот миг были устремлены на Александра. Увидев это, юноша схватил листок, прочел и незаметно для других, но так, чтобы заметила пани Карлич, спрятал его в карман. Перед тем как послать цветы Винцуне, — наполненная цветами пестрая корзиночка уже стояла перед ним на столе, — Александр вынул из ящика, где хранил всякие сувениры, листочек пани Карлич, и, точно скопировав все три слова, поместил свою записку между двумя камелиями. Переписывая, он говорил себе:
— Топольский не знает французского, зато я, подумает Винцуня, знаю. А это лишнее очко в мою пользу! А что, если она не поймет? — спросил он себя. — Э, такое простое выражение наверное поймет, а не поймет — так угадает.
