Нина Бомонт - Карнавал в Венеции
— Лука.
— Что на этот раз?
— Ты не ответил на мой вчерашний вопрос.
— Разве ты меня о чем-то спрашивала?
Она боялась услышать ответ, но все же решилась, хотя ее сердце учащенно забилось.
— Существует ли другой человек с таким же лицом, как у тебя?
— Что? — вырвалось у Луки.
Ее напугал дикий блеск в его глазах, но она продолжила:
— Я вижу человека с твоим лицом. Злого человека.
— В своих видениях?
— Да, в видениях. И наяву тоже…
Лука прервал ее нетерпеливым жестом.
— У меня был брат-близнец. Мы были настолько похожи, насколько это было возможно. Но он умер.
— Нет! — вскричала Кьяра, вспомнив человека, на руке которого было такое же кольцо, как то, что лежало у нее в кошельке. — Это невозможно!
— Мой брат умер, — с болью в голосе повторил Лука и с этими словами закрыл за собой дверь.
Кьяра еще долго лежала неподвижно, размышляя о том, где же правда.
«Правда в твоем сердце», — шепнул ей внутренний голос.
Да, придется ей это признать.
Но что потом?
Кьяра откинулась на подушки и дала волю слезам.
Глава пятнадцатая
Кьяра очнулась от беспокойного сна, который ее настиг, когда уже занимался день.
Сердце подсказывало ей, что Лука невиновен. Она была готова это принять. Если бы не еще кое-что…
Нет! Если она назовет это нечто, оно станет действительностью. Слова обладают магической силой, превращают иллюзии в реальность.
Надо отсюда уходить. Теперь, когда она признала невиновность Луки, ей надо бежать, иначе она ему уступит. И тогда станет точно такой же, как ее мать, пожертвовавшая своей жизнью ради удовольствия мужчины.
Она никогда не станет для Луки больше, чем любовницей, даже если он в этом не признается. Ей слишком хорошо был известен закон Венеции, по которому патриций не имел права взять в жены простолюдинку.
Из платьев, сшитых ей белошвейкой, Кьяра выбрала наименее яркое. Потом гладко зачесала волосы и завязала их узлом. Взяв кошелек, вспомнила о кольце.
Она вынула его и положила на стол. Затем обвязала шнурок вокруг талии и засунула кошелек за пояс юбки.
Все это время из головы у нее не выходило видение: ее черные волосы рассыпались по красной шелковой подушке, губы чувственно улыбаются…
Именно поэтому она и должна уйти. Если она останется, ему не придется брать ее силой, она сама принесет себя на алтарь любви. Без сомнения.
«Ты увидела будущее, — говорил ей внутренний голос, — и оно свершится. Тебе дано увидеть будущее, но не дано изменить его».
Голос был такой явственный, что Кьяра даже невольно подняла голову, ища говорящего.
«Твоя мать тоже видела, что произойдет, и знала, что не в силах это изменить. Да она и не хотела».
— Нет, — прошептала Кьяра, — я не такая.
«Нет, не такая. Она была слабой, а ты — сильная, и ты сможешь противостоять ударам судьбы. Даже если не сможешь их избежать».
— Нет! — Кьяра прижала ладони к вискам. — Так случится, если я останусь. Но я не собираюсь оставаться. Я уйду и тем самым смогу изменить свое будущее.
«Увидишь. Увидишь».
Голос постепенно стих.
Потрясенная, Кьяра легла на кровать, закрыв глаза. Почему внутренний голос, всегда указывавший ей путь в минуты отчаяния, сейчас старается преградить ей дорогу, которую она для себя выбрала? Почему этот голос убеждает ее, что у нее нет выбора, что она должна безропотно принять то, что в конечном счете ее уничтожит?
Когда она снова открыла глаза, уже занималась заря, окрасившая бледно-голубое небо розоватыми красками и осветившая фасады домов на той стороне канала.
Бросая вызов внутреннему голосу и собственному видению, Кьяра вздернула подбородок: день для путешествия самый подходящий!
Накинув плащ, она последний раз взглянула на дверь, которая вела в комнату Луки. Он просил не уходить, не попрощавшись с ним, вспомнила она.
Она оставит ему записку. Он не может требовать от нее большего.
Присев к столу, она начала писать. Но тут строчки поплыли, и у нее перед глазами отчетливо проявилось лицо Луки.
Собрав всю свою волю, она приказала видению исчезнуть, но оно было слишком ярким. Надо прочесть заклинание. Но для этого нужна какая-нибудь вещь Луки. Не открывая глаз, она нащупала на столе его кольцо и стала шептать слова заклинания. Видение не исчезало.
Лука очнулся от тяжелого сна, потому что явственно различил голос Кьяры, назвавшей его по имени. Он вскочил с постели и, не одеваясь и не обращая внимания на холодный мраморный пол, босиком подошел к двери. Из комнаты Кьяры не доносилось ни звука.
Надев халат и подойдя к окну, он снова услышал голос Кьяры. Лука не выдержал и решительными шагами направился в ее комнату.
Она сидела у стола, прижав ко лбу руку и сжав губы, как будто ей было невыносимо больно. Он бросился было ее утешать, но вдруг заметил, что она полностью одета. Даже плащ уже был накинут на плечи.
В одно мгновение беспокойство сменилось яростью. Она забушевала словно вырвавшееся из-под контроля пламя. Он с трудом подавил в себе желание закричать и вопреки своему обещанию снова запереть дверь. Набрав в легкие побольше воздуха, заставил себя расслабиться и разжать кулаки.
Успокоившись, он подошел к столу и спросил:
— Ты куда-то собралась?
От неожиданности Кьяра вздрогнула и выронила гусиное перо.
Не отступавшее от нее видение внезапно исчезло. Однако ничего не изменилось. Перед ней было все то же лицо.
— Я спросил, куда ты собралась.
Лицо Луки было сердитом, губы сжаты. Но она видела не гнев, а лишь боль и усталость. Она поймала себя на мысли, что ей хочется разгладить морщинки на его лице, стереть боль, притаившуюся в глазах.
— Ухожу.
— Я надеялся, что ты не уйдешь, не предупредив меня.
— Я не давала такого обещания, — спокойно, но с некоторым вызовом ответила она.
— Черт бы тебя побрал! — взорвался он. Его снова обуял гнев, но сейчас к нему примешалось новое чувство — боль. — Что же изменилось?
Кьяра видела, как он страдает, и ее захлестнула волна нежности.
— Я поняла, что ты прав.
— О чем ты? — Его глаза округлились от недоумения.
— Прошлой ночью ты сказал, что будет разумнее, если я покину этот дом.
— Как ты можешь так говорить! — крикнул он и, не давая ей опомниться, схватил ее. — Как ты можешь рассуждать так спокойно, будто мы разыгрываем какое-то театральное представление?
Кьяра окаменела.
— Отвечай! — потребовал он.
— Но ведь это правда. Будет лучше, если я уйду.
— Лучше для кого?
