Людмила Третьякова - Дамы и господа
Не помня себя, Елена бросилась по аллее к дому. Толкнув зеркальную дверь спальни, она рухнула в кресло и попыталась собраться с мыслями. Ей стали понятны приступы звериной тоски мужа. Он страдал. Он ничего не забыл. Он любил — но не ее, живую, полную молодых сил, рожающую ему детей, а ту, от которой осталась груда старых тряпок да лишь однажды виденный Еленой мальчик Элим. Муж никогда не говорил с ней о старшем сыне.
Смириться с этим было невозможно. Елена думала, как жить дальше. В одном она не сомневалась: из Сан-Донато, где обитает призрак Мари, не отпускающий от себя ее Павла, надо уезжать.
Не сразу удался этот план. Трудно даже представить, какими путями Елене удалось склонить мужа к мысли расстаться с Сан-Донато. Но какие-то доводы жены, и весьма убедительные, все же заставили Демидова решиться на поступок, которому даже близкие ему люди не находили никакого объяснения.
И вот в 1880 году в газетах появилось сообщение о том, что Демидов решил распродать сан-донатовские коллекции.
На «balare dei milioni», на балу миллионеров, как флорентийцы называли жизнь демидовского семейства, произошли невероятные, не имеющие аналогов ни в России, ни в Европе продажи с аукциона. Сокровища ваяния и живописи, в особенности восхитительные картины Греза, закрывавшие стены большой комнаты, бронза, драгоценная мебель, камины и двери из малахита и ляпис-лазури были отправлены на публичные торги. Даже редкостные оранжерейные растения, свезенные сюда чуть ли не со всего света, ожидали своих покупателей.
Такая же участь постигла и знаменитую по количеству мемориальных ценностей, непревзойденную наполеоновскую коллекцию, собранную Анатолием Николаевичем Демидовым. В частности, там был зуб великого императора.
Персидские ковры из дворцов восточных владык, рояль розового дерева, серебро английских королей, собрание старинных гравюр, карт, манускриптов и античные коллекции — все, накопленное за полтора столетия, исчезало словно дым.
Вести о «разгроме», как писали в газетах, «великолепного княжества» достигли России и вызвали много разговоров среди коллекционеров.
Один из них, М.П.Боткин, писал П.МТретьякову: «На днях ездил во Флоренцию поглядеть на продажу Демидова… У него особая, но хорошая коллекция голландских картин, вероятно, пойдет очень дорого. Между прочим, видел три портрета Боровиковского… Я поручил торговаться… думаю, вряд ли достанется, он, вероятно, их оставит за собой…»
Действительно, многие вещи, особо любимые Демидовым, продаже не подлежали. Часть коллекций перевезли в Пратолино, часть отправили морем в Петербург, на что потребовалось, как писали, «несколько больших кораблей».
В первую очередь Павел Павлович постарался сохранить семейные реликвии. Это были изображения Демидовых на холсте и в мраморе, награды, документы, памятные вещи предков, иконы, коллекции уральских самоцветов, раритеты из дома Романовых.
Знаменитое палаццо, переполненное сокровищами, пустело на глазах. Дворец можно было уподобить красавцу здоровяку, внезапно пораженному смертельным недугом, худеющему на глазах и покорно ждущему неотвратимого.
Соотечественники Демидова и очевидцы гибели сокровищницы писали с душевной болью: «Шесть недель под музыку трех оркестров разорялось Сан-Донато, преимущественно в пользу французских и итальянских аферистов».
«Финансовый результат торгов оказался ничтожным, — свидетельствовали они. — Затраты по аукциону, публикация иллюстрированных каталогов, описание зданий и садов, поглотили миллионы».
Легендарная распродажа напоминала о себе и спустя почти четверть века: в Нью-Йорке, Париже и Лондоне, по словам очевидца, «еще предлагали любителям сан-донатовские вещи».
Настал час и самого дворца с постройками на территории парка. Все было продано за
30 000 рублей. Современников поразила необычайная дешевизна сделки. Это и сегодня выглядит странно, если принять во внимание, что только на просьбы о пособиях частным лицам Демидовым ежегодно ассигновывалось до 40 000 рублей.
Забегая вперед, скажем: купил Сан-Донато, как писали, «небогатый человек Глебов-Стрешнев, просто как дачу на лето».
Кстати, известно, что Сан-Донато не пошло впрок «небогатому человеку». Писали: «…соотечественник Демидова в нем болел и страшно мучился».
* * *В размышлениях над драмой, разыгравшейся в этом райском уголке, люди доходили до мысли о вмешательстве высших сил, карающих Демидовых за их святотатство — отторжения земли у древнего монастыря.
«Счастье безмятежное и под тем дальним, ясно-лазурным небом ничьей долей не бывает; но слезы, которые текли в сиявших золотом и живописью стенах феерического Сан- Донато, были так горьки, что память о страданиях чужеземных господ еще до сих пор не изгладилась у веселой и легкомысленной итальянской их прислуги», — писал паломник, через два с лишним десятилетия пришедший посмотреть на тот клочок земли, где когда-то счастливо слились воедино сказочное богатство, художественный гений, неуемная роскошь и молодые надежды…
Когда старый садовник Бенчини, при котором сажали в Сан-Донато гималайские кедры, возвращался мыслью в то счастливое время, как свидетельствовали благодарные слушатели, «красноречию и умилению его не было пределов.
Рассказывал он с пламенным восторгом о трех красавицах, сан-донатовских княгинях (об Авроре Карловне и двух ее невестках. — Л.Т.), особенно вспоминал „La bellezza dun flore“ (прекрасный цветок. — Л.Т.) — княгиню Марию и ее примирительное влияние на вспыльчивого, не всегда благоразумного князя Павла, обещавшее столько счастливых дней всем обывателям дворца; он вспоминал, как постоянно украшал комнаты княгинь цветами и как все его и надежды, и мечты рухнули, когда настал ужасный час продажи Сан-Донато!»
Что-то невероятное, недоступное человеческому разумению было в уничтожении Демидовым главной жемчужины своей короны. Здесь каждая пядь земли хранила следы шагов его предков, а каждая вещь — тепло их рук. Здесь пережил он короткое, а оттого казавшееся особенно лучезарным счастье с той единственной женщиной, забыть которую не мог и не хотел. Здесь увидел свет залог этой любви — Элим…
Так как же это могло произойти? Очень немногие, лишь единицы, возможно, знали об истинной подоплеке случившегося, о страданиях уязвленного женского сердца и его способности мстить вопреки собственному разуму, сознавая всю безнадежность содеянного…
Большинству же любопытствующих, приходивших посмотреть на осиротелые стены Сан-Донато, рассказывали легенду, весьма известную в этих местах.
