Элизабет Бикон - Граф-затворник
Алекс накрыл ладонью ее налитую грудь, сомкнул пальцы на бесстыдно торчащем соске под тканью платья и погладил чувствительный бугорок. Персефона застонала от удовольствия. Она чувствовала: огонь страсти разгорается еще сильнее, и с расстройством осознала: ее нетерпеливое тело готово было радостно отзываться на любые притязания его вожделеющего горячего тела.
Не в силах приглушить свой пыл, любопытство и все прочее, она поерзала на жестком старинном сундуке. Алекс ослабил завязки ее шелкового платья, и оно с шелестом скользнуло вниз. Прохладный ночной воздух еще сильнее возбудил ее разгоряченную кожу. Она зачарованно уставилась на его лицо в мягком свете единственной восковой свечи – оно казалось таким благоговейным и ненасытным. Он обнажил ее затвердевшие соски, словно они были самым драгоценным сокровищем, какое он когда-либо видел, и Персефона тут же забыла о его прегрешениях.
На его аристократических скулах горел слабый румянец, в бездонных глазах цвета яркого летнего неба безошибочно светился огонь страсти, губы припухли от влечения и поцелуев. Весь его мир, казалось, сосредоточился на ней, на каждой черточке того, что они вместе испытывали, изучали. Какой он теперь видел ее под воздействием этого нежданного чуда? Персефона забыла о своем реноме несравненной мисс Сиборн – ее место заняла настоящая, истинная Персефона. Алекс восхищенно поглаживал ее грудь. Для нее существовало только одно – ее возлюбленный все свои силы, все свое существо отдавал ей в попытках еще сильнее возбудить ее и без того возбужденное напряженное тело. А она хотела буквально раствориться в находящемся здесь мужчине.
Персефона жадно упивалась его лицом, точно зная, он – единственный человек на земле, кому она могла позволить увидеть себя такой, почувствовать ее внутренний огонь и неистовую плотскую потребность. От его прикосновения к ее сокровенному местечку она вспыхнула горячим жаром. Девушка зачарованно смотрела, как разгорается его ответное желание, как глубока его страсть, и от этого желала его еще сильнее, еще отчаянней. Он ощутил: она наслаждается его действиями и радостно реагирует на прикосновения. Его ноздри раздулись, и он сжал губы, стараясь сдержать себя перед манящими и неизведанными глубинами ее приглашения. Он думал о дальнейшем и о последствиях. Персефона осознала: он хочет быть сильным и ответственным ради нее, не надо упрекать его за это, и прикусила рвущиеся с языка возражения. Он доставлял ее податливому телу столь бесконечное удовольствие, что ее острый ум буквально погрузился в чувственную летаргию.
Его губы страстно ласкали ее груди, и Персефона ошеломленно исходила желанием на жестком резном сундуке. Заведя руки за голову, она выгнулась и, откинув назад голову, исторгла беззвучный стон – единственное, что она могла позволить себе из уважения к тишине ночи. Прильнувший к ее губам влажный горячий рот Алекса стал ей настоящей наградой, какую она даже и не мечтала получить на брачном ложе. В ее затуманенном мозгу мелькнуло – ей повезло подобное испытать. Хотя едва ли это было бы так же чудесно с кем-то другим, не с Алексом, внутренний голос, как всегда, оказался достаточно мудрым.
Опершись рукой на равнодушную крышку испанского сундука, она ласково провела по волосам Алекса. Он с такой жадностью и нежностью упивался ее возбужденными сосками, что у нее на глазах выступили слезы, а внизу живота все больше и больше разгорался настоящий огонь. Потрясенная этим сотканным вдвоем чудом, она притянула к себе его благородную упрямую голову и поцеловала. Он же продолжал творить магию, доводя ее до безумия. Внутри поднималось жаркое пламя, от самого ее средоточия до затвердевших сосков. Этот сумасшедший огонь вот-вот обратит ее в агонию или экстаз страсти.
Неохотно оторвавшись от налитой, до предела возбужденной плоти и горячей тугой груди, он поднял голову и какой-то долгий волшебный миг смотрел ей в глаза. Потом опустил руки на ее стройную талию и подтянул к себе, на край импровизированного ложа. Персефона осознавала, что не может, просто не может ни в чем ему отказать, но все равно не могла справиться с изумлением: неужели он – ее любовник, единственный и неповторимый желанный мужчина? Только ему она могла позволить развести ее стройные ноги и поднять непослушные юбки, чтобы он вновь шокировал ее чувственными ощущениями. На этот раз он опустился на колени между ее ног и принялся ласкать плоть, покрытую темными завитками. Потом взглянул на Персефону, словно пытаясь донести то, что не смел сказать вслух, и накрыл губами пылающее сокровенное местечко. Одновременно Алекс ласково удерживал ее на месте, когда она инстинктивно попыталась уклониться от столь невообразимо интимной, неизведанной близости.
Его сильные, но нежные руки скользили по мягким изгибам ее тела, а язык возбуждал в самом потаенном месте. В конце концов, она выросла в загородном поместье и не раз видела спаривающихся животных. Но ее зачаровывало это различие между мужчиной и женщиной, а еще и взросление, когда девочки превращаются в барышень, а мальчики в юношей, когда начинает меняться тело, а ум старается его догнать. Алекс упивался ею так, словно не мог насытиться. Сейчас Персефоне нестерпимо хотелось оставаться единственной женщиной этого мужчины, а если она не получит его полностью, целиком, то просто не выдержит. В голове смутно мелькнуло: ее наслаждение этим чувственным удовольствием куда сильнее, чем следует. Но данное предупреждение явно запоздало. Она ничего не могла с собой поделать, неистово желала получить все, что он мог дать ей. Все без остатка.
Он ласкал ее и пробовал на вкус тайное средоточие, проникая умелым языком в такие уголки, о которых Персефона до сегодняшнего дня даже не подозревала. Она беспокойно металась на холодной крышке сундука, испытывая неодолимую потребность в этом мужчине. Внутри пылающий огонь заглушил все остальное. Своими требовательными ласками и смелым языком он удерживал ее на самом краю возбуждения и напряжения, словно у нее растаяли даже кости. Тут она откинулась на своем деревянном сиденье, дабы позволить ему хоть как-то унять этот мучительный огонь. Ведь эта бесконечная гонка не может продолжаться вечно? Но кажется, ей нет ни конца ни края.
Алекс точно угадал, когда надо убрать губы и язык, чтобы продлить это сладчайшее, сильнейшее напряжение, какого она до этой ночи не могла даже вообразить. Он издал что-то похожее на стон отчаяния, видимо доведя себя до предела.
Через мгновение он развел пошире ее ноги, при этом крепко сжав бедра, и сосредоточился на ласках, все выше и выше поднимая ее на волнах небесного наслаждения и открывая невероятные высоты страсти, какие она вряд ли еще когда-нибудь испытает.
