Густав Даниловский - Мария Магдалина
Она знала, что Муций принадлежит к высокому сословию римских всадников, к одному из наиболее знатных родов, что он введет ее, куда захочет, хотя бы ко дворцу Цезаря, что все врата, через которые она пожелает пройти, будут для нее открыты, и была к тому же уверена, что всюду она будет царить своей неотразимой красотой, которою, в общении с изящным римлянином, она научилась владеть еще с большей утонченностью и еще большей уверенностью.
Покачиваясь в лектике, она предавалась горделивым мечтам, как будут восторгаться ею на Forum Romanum, когда она будет направляться по виа Сакра в Капитолий, и при этом время от времени заглядывала в ручное зеркальце, как будто желая проверить, сколько обаяния в ее сверкающем взгляде, в изгибе ее раскрытых прелестных губ и в белом, покрытом чуть заметным румянцем лице.
Прекрасное отражение озарило улыбкой игривой радости ее прелестное лицо, и с этой улыбкой она встретила Муция, который, увидев ее, так и замер и воскликнул в восторге:
– Радость очей моих! Ты сегодня такая лучезарная, ты вся светишься сквозь прозрачные ткани твоих одежд, точно алебастровая амфора, внутри которой горит огонь.
– Ну, так целуй меня, и я сейчас погасну, – весело ответила она. – А знаешь, – продолжала она, возвращая ему поцелуй, – чуть-чуть, и я бы совсем не пришла.
– Я бы задушил это «чуть-чуть» своими собственными руками, изрубил бы мечом своим…
– Не смей даже думать, – хлопнув его по сжатому кулаку, засмеялась Мария, – это «чуть-чуть» для моей семьи, а особенно для Марфы – что-то необычайно важное. Весь дом кипит приготовлениями и суетой… Завтра ожидают того самого Иисуса, о котором я тебе когда-то говорила, пророка из Галилеи.
– У вас всегда какой-нибудь пророк. Скажи-ка мне, что, собственно, такой пророк делает? Как он предсказывает будущее: по полету птиц, по направлению ветра, как наши авгуры?
– Насколько я знаю, такой пророк, – стала объяснять Мария, – по большей части корит людей, плачется над греховностью мира и требует, чтобы все жили, как он. И последним был Иоанн, говорят, ужасно некрасивый. Он скитался, одетый в шкуру, по пустыне, питался саранчой и своих приверженцев кропил водой из Иордана. Самым великим считается у нас Илья, который на огненной колеснице отправился прямо на небо. Тот, что сейчас, Иисус, как будто другого сорта: он мало корит, кроток, добр, а главное – молод и красив. Мне очень хочется его увидеть, я должна посмотреть его хоть издали.
– Смотри, только не засматривайся, – пригрозил ей Муций.
– А что бы ты мне сделал, если б я и засмотрелась? – задорно ответила Мария. – Признаюсь тебе откровенно, что меня даже подмывает побаловаться с таким святым мужем. Это было бы что-то совсем иное; я бы велела ему творить всякие чудеса по первому моему слову – из одного кувшина наполнить гостям бокалы вином разного сорта, из одной маленькой рыбки устроить сытный ужин на двадцать человек, прочитать возвышенную проповедь о греховности любовных наслаждений тебе – я бы пригласила тебя на это интересное зрелище… К тому же должна я тебе сказать, этот Иисус должен сделаться царем, а я при нем стану царевной…
– Чьим же это царем?
– Чьим – не знаю, но только очень могущественным. Иуда уверяет, что границами его царства будут грани земли, а трон его будет больше, чем трон Соломонов…
– Эх, Мария, – небрежно махнул рукой Муций, – одного нашего легиона хватит, чтоб это царство в одно мгновение разлетелось в прах. Смотреть на чудеса у меня нет ни малейшего желания, когда я вижу тебя, но мне было бы очень тяжело… – голос у него дрогнул от волнения, и он не кончил.
– Не бойся, – проговорила задушевно Мария. – Марфа его любит, и потому мне интересно, как выглядит юноша, который сумел сокрушить закованное в броню добродетели неприступное сердце моей благочестивой сестры. Я очень рада этому, потому что я думаю, когда она узнает прелести любви, она станет более близка мне и не так строга. Когда она отведает кипучего напитка любви, она поймет, что трудно противиться этому порыву крови, который увлекает все существо и погружает в сладостную пучину… Из них будет хорошая пара: он, говорят, блондин, светлый, как солнце, – у Марфы волосы черные, как ночь, темные, большие, влажные, томные глаза; она хороша собой, немного чересчур полна, но тело у нее красивого цвета, как спелая рожь, груди слишком большие, но упругие, высокие, и жалко, право, носить такие широкие бедра в так плотно обтянутых одеждах, как у нее…
– Выпьем за ее здоровье, – Муций налил вина и, осушая бокал, продолжал – Я так рад, что позволь мне послать через тебя Марфе маленький подарок. Мне прислали как раз на днях розовое масло из Кирены – смотри, какой прозрачный алебастр, – и он подал Марии в руки сосуд с драгоценным благовонием…
– Спасибо, – Мария положила подарок в мешочек, висевший у нее на пояске, и прибавила – Я должна буду ее учить еще, как ей надо умащаться, чтоб быть везде благоуханной милому. Намаешься еще с ней, она ужасно какая скромница, – меня, своей же сестры, она застыдилась и покраснела до корней волос, когда я как-то словила ее, как она рассматривала себя в смущении и была так хороша, что я всю ее зацеловала и сказала ей, что она противная скряга: копит зря под спудом прелести, в то время как могла бы их щедро дарить мужчинам, которые были бы вне себя от счастья: а она вдруг вся в слезы… Мне кажется, я плохо сделала, что не договорилась с ней тогда по душе до самого конца; потом она ни о чем не хотела больше слушать и замкнулась в свою добродетель, как черепаха в свой щит, – пока вот нашелся, наконец, ключ, который открывает ей закрытую до сих пор для нее жизнь наслаждений.
– Счастливый ключ, – вздохнул шутя Муций и предложил Марии пройти в триклиний поужинать.
Ужин был не очень обильный, но изысканный. Первое блюдо состояло из лукрских устриц, потом были палтусы, приготовленные с салатом, жареные рябчики, фазан с трюфелями, на десерт свежие и сушеные фрукты; питьем служили дорогие хиосские и кипрские вина. Мария ела и пила немного; Муций заметил, что она немного рассеянна. Действительно, она была мыслями в Вифании, подле сестры, к которой ее влекли разные проснувшиеся воспоминания: она мечтала о ее будущем счастье, о тихой, приятной жизни вдвоем, о том, что у нее, наверно, будут дети, и она создаст теплый, уютный уголок, – и она задумалась: что лучше – этот ли семейный уют или тот вихрь, который ее увлекает и будет гнать в мирском шуме и суете с места на место?
Ужин кончился. Муций пробовал завязать разговор, но он не клеился, и, видя, что Мария определенно не настроена, с надеждою в душе, что, может быть, ночь принесет ему сладостный сюрприз, – он, пожелав ей доброй ночи, удалился.
