Сидони-Габриель Колетт - Клодина в школе
– Для тепла.
Вот недотёпа пугливая!
– Для тепла, говорите? Но ведь шейный платок греет куда лучше.
Шейный платок! Почему тогда не шерстяной вязаный шлем? Вот уж занудливый старый хрыч! Я не могу сдержать улыбку и тем самым привлекаю его внимание.
– А вы, дитя моё, пошему вы такая растрёпанная? Пошему не пришесались? Вам следует собирать волосы в пушок.
– От такой причёски у меня болит голова.
– Но по крайней мере вы могли бы их заплести.
– Могла бы, но папа против.
Вот привязался! Неодобрительно щёлкнув языком, он садится и принимается изводить Мари вопросами о Гражданской войне в США, одну из двойняшек – о береговой линии Испании, другую – о прямоугольных треугольниках. Потом вызывает меня к доске и велит начертить круг. Я повинуюсь. Круг так круг.
– Внутри нарисуйте розетку с пятью листьями. Предположим, свет падает на неё слева, обозначьте штрихами тени на листьях.
Для меня это пара пустяков. Вот если бы он заставил меня что-нибудь вычислять, тогда мне была бы хана. А розетка, тени – тут я собаку съела. Я справляюсь с заданием довольно неплохо – к большой досаде сестёр Жобер, втайне надеявшихся увидеть, как меня отчитывают.
– Недурно. Да… недурно. Вы сдаёте в этом году выпускные экзамены?
– Да, господин инспектор. В июле.
– А не хотели бы вы потом поступить в педучилище?
– Нет, господин инспектор, потом я возвращусь в лоно семьи.
– Да? Впрочем, полагаю, у вас нет призвания к преподавательской деятельности. Жаль.
В его устах это звучит как обвинение в детоубийстве. Бедняга, оставим ему его иллюзии! Видел бы он скандал с Арманом Дюплесси или как милуются наши наставницы, бросив класс на произвол судьбы!
– Будьте добры, мадемуазель, покажите мне второй класс.
Мадемуазель Сержан отводит его во второй класс, где и остаётся, чтобы защитить свою бесценную Эме от инспекторских придирок. Пользуясь отсутствием директрисы, я на радость девчонкам рисую на доске карикатуру на папашу Бланшо: не довольствуясь дурацкими бакенбардами, пририсовываю ему ослиные уши, потом быстро стираю и возвращаюсь на место, где малышка Люс нежно берёт мою руку и пытается меня поцеловать. Я слегка отстраняюсь, и она скулит, что я злюка.
– Злюка? Не будешь лезть ко мне со своими телячьими нежностями! Держи свои чувства при себе. Лучше скажи, у вас в спальне по-прежнему бессменно ночует одна Гризе?
– Нет, Эме дважды ночевала по два раза кряду.
– Всего, значит, четыре. Ты бестолочь, и не просто бестолочь, ты глупа как сивый мерин! А кстати, пансионерки ведут себя спокойнее, когда под пологом лежит твоя целомудренная сестрёнка?
– Едва ли. Знаешь, как-то ночью одной ученице стало плохо, мы встали, открыли окно. Я окликнула сестру, хотела взять у неё спички, которые как на грех куда-то запропастилась, так она даже не шевельнулась, даже не вздохнула, словно в кровати никого не было. Неужели она так крепко спит?
– Крепко спит! Вот идиотка! Люди добрые, ну почему на свете живут такие безмозглые существа? Прямо сердце кровью обливается!
– Что я опять не так сказала?
– Ничего, ничего! На, получай тумак. Когда ты только поумнеешь и повзрослеешь и научишься не доверять отговоркам своей добродетельной сестрицы!
Люс в притворном отчаянии съёживается, но мои затрещины и зуботычины до смерти ей нравятся. Ах да, чуть не забыла:
– Анаис, что такое ты рассказывала Мари Белом? Она даже фары раскрыла!
– Какие фары?
– Не важно. Давай, говори скорей.
– Подвинься поближе.
Её порочная физиономия так и сияет. Должно быть, что-то совсем мерзкое.
– Ну вот. Представляешь себе, последнее Рождество мэр справлял с любовницей, красоткой Жюлот. Мало того, секретарь привёз ему одну женщину из Парижа. На десерт они раздели обеих девиц догола, разделись сами и нагишом отплясывали кадриль.
– Не слабо! А ты откуда знаешь?
– Папа рассказывал маме. Я уже легла спать, но я всегда оставляю дверь открытой – говорю, что страшно. И всё слышу.
– Да, скучать тебе не приходится. И часто твой папа рассказывает такое?
– Такое – не часто. Хотя иной раз я прямо корчусь от смеха.
Она тут же принимается пересказывать прочие грязные сплетни; отец её, муниципальный чиновник, досконально знаком с местной скандальной хроникой. Я слушаю, и время летит быстро.
Возвращается директриса; мы едва успеваем наугад раскрыть учебники. Но она прямиком направляется ко мне, не обращая внимания на то, чем мы заняты.
– Клодина, не могли бы вы вместе с вашими подружками спеть для господина Бланшо? Они недавно разучили на два голоса прелестную песенку: «В милых тех владениях».
– Я-то не прочь. Боюсь только, инспектору настолько не по душе мои распущенные волосы, что он и слушать меня не станет.
– Не болтайте глупости, не время сейчас. Пусть они споют. Похоже, господин Бланшо не слишком доволен вторым классом. Надеюсь, музыка его развлечёт.
Меня ничуть не удивляет, что он не слишком доволен вторым классом: мадемуазель Лантене занимается им, лишь когда больше нечего делать. Она пичкает своих девчонок письменными упражнениями, а сама тем временем спокойно беседует со своей ненаглядной директрисой, пока малыши марают бумагу. Ничего, я костьми лягу, но они у меня запоют.
Мадемуазель Сержан приводит этого гнусного Бланшо. Я выстраиваю полукругом наш класс и первую группу второго; самую высокую партию я доверяю Анаис, вторые голоса – Мари Белом (несчастные вторые!), а я буду петь сразу две партии, то есть быстро переходить от одной к другой, как почувствую, что кто-то не тянет. Начали! Один пропуск и – раз, два, три!
В милых тех владенияхМудрецов венчают,В них души не чают!В мирных наслажденияхЖивут без печали!
Клюнул! Давний замшелый выпускник Высшей педагогической школы в такт музыке Рамо (вернее, не в такт) качает головой; кажется, понравилось. В который раз Орфей своими песнями усмиряет диких зверей…
– Хорошо спели. А чья музыка? Вроде бы Руно? (Он почему-то произносит и последнюю, нечитаемую букву: «Гунод».)
– Да, сударь. (Не будем ему перечить.)
– Я так и думал. Какой славный хор (старый мухомор!).
Инспектор так неожиданно приписал мелодию Рамо автору «Фауста», что мадемуазель Сержан прикусывает губу, чтобы не засмеяться. Умиротворённый Бланшо роняет несколько любезных слов и удаляется, продиктовав напоследок – о парфянская стрела! – тему для сочинения:
– Объясните и прокомментируйте мысль Франклина: «Праздность подобна ржавчине. От праздности изнашиваются сильнее, чем от работы».
Поехали! Сверкающему ключу округлой формы, который рука двадцать раз на дню шлифует и проворачивает в замке, противопоставим ключ старый, никому не нужный, изъеденный красноватой ржавчиной. Потом сравним истинного трудягу, который бодро работает от зари до зари, чьи твёрдые мускулы… и так далее и тому подобное… с бездельником, томно разлёгшимся на мягкой тахте, перед которым на роскошном столе и ля-ля-тополя… сменяются экзотические блюда… и ля-ля-тополя… и который тщетно пытается возбудить свой аппетит, ля-ля-тополя… Халтура много времени не занимает!
