Сидони-Габриель Колетт - Клодина в школе
Несколько парней лет четырнадцати-пятнадцати уже слоняются там, поглядывая в нашу сторону. Заметив нас, они смеются и размахивают руками, указывая на свои кровати. Ну и паршивцы! Искусители! Люс в смущении – может, притворном – захлопывает окно, однако я думаю, что вечером, когда девчонки укладываются спать, она отнюдь не так стыдлива. Девятую кровать в конце спальни прикрывает что-то вроде полога.
– Это кровать для воспитательницы, – поясняет Люс. – В будни младшие учителя должны по очереди спать в нашей спальне.
– То твоя сестра, то мадемуазель Гризе?
– Ну… так предполагалось… но до сих пор всегда ночевала мадемуазель Гризе… не знаю почему…
– Не знаешь? Лицемерка!
И я пихаю её в плечо; она притворно охает. Бедная мадемуазель Гризе!
Люс тем временем рассказывает дальше:
– Ты себе не представляешь, Клодина, как весело у нас перед отбоем. Мы смеёмся, бегаем в одних рубашках, дерёмся подушками. Некоторые прячутся за портьерами, когда раздеваются, – говорят, что стесняются. Самая старшая, Роз Ракено, так плохо моется, что бельё у неё через три дня серое. А вчера они спрятали мою ночную рубашку, и я полуголая торчала в умывальной комнате – хорошо, пришла мадемуазель Гризе! Потом, мы дразним тут одну, она такая жирная, ей даже приходится чуть ли не с ног до головы припудриваться присыпкой, чтобы не треснуть. Да, чуть не забыла, Пуассон на ночь надевает чепец, посмотришь – вылитая старуха. Она и раздевается в умывальной комнате только после всех. Так смешно!
В полупустой умывальной комнате стоит большой оцинкованный стол, на котором выстроились по ранжиру восемь тазов, восемь кусков мыла, восемь пар салфеток, восемь губок. Все вещи абсолютно одинаковые, а бельё помечено невыводимыми чернилами. Сразу видно, что за чистотой тут следят.
Я спрашиваю:
– А ванны вы принимаете?
– Да. Тоже, кстати, весёлое занятие! В новой прачечной греют воду в огромном, во всю комнату, чане. Мы все раздеваемся, влезаем в него и намыливаемся.
– Совсем нагишом?
– Ну да, а как иначе намылишься? Роз Ракено поначалу никак не хотела – уж больно она худышка. Видела бы ты её! – добавляет, опустив глаза, Люс. – Кожа да кости, и грудь плоская, как у мальчишки. Жус, наоборот, похожа на кормилицу: грудищи – во! А Пуассон, ну та, которая спит в чепце, – вся волосатая, как медведь, и ляжки у неё синие.
– Как синие?
– Да, синие, словно от холода.
– Очень соблазнительно!
– Не скажи, будь я мальчишкой, вряд ли бы меня вдохновило совместное купание с такой красоткой!
– Зато она, верно, была бы не прочь!
В разгар нашего зубоскальства я вдруг так и подскочила: из коридора доносятся звук шагов и голос мадемуазель Сержан. Чтобы меня не застукали, я прячусь за полог, отгораживающий постель мадемуазель Гризе. Переждав опасность, я кубарем скатываюсь вниз по лестнице, тихонько шепнув на прощание: «Пока!»
Как хорошо нынче утром в нашем благословенном краю! Как нежится Монтиньи в тёплых нежных объятиях ранней весны! В прошлое воскресенье и в четверг я уже гуляла по сказочному, благоухающему фиалками лесу с милой Клер, своей сводной сестрой, и та делилась со мной своими любовными похождениями. С тех пор как установилась хорошая погода, она по вечерам ходит на опушку ельника на свидания со своим ухажёром. Как знать, чем это кончится! Впрочем, глупости её не прельщают: лишь бы ей говорили высокопарные нежности, которых она не очень и понимает, лишь бы целовали да кидались перед ней на колени – словом, чтобы всё было точь-в-точь как в книжках, больше ничего Клер не надо.
В классе я обнаруживаю малышку Люс – она плачет навзрыд, уткнувшись лицом в стол. Я силком поднимаю ей голову и вижу, что её глаза совсем распухли.
– Хороша, нечего сказать! Ну, что стряслось? Что ты сырость разводишь?
– Она… она меня побила!
– Твоя сестра?
– Да-а-а!
– За что?
Люс, смахнув слезу, объясняет:
– Я не решила задачу – не поняла условия. Она взбеленилась, обозвала меня кретинкой, сказала, что наша семья зря оплачивает мне пансион, что я ей опротивела и всё такое. А я в ответ: «Ты мне тоже осточертела». После этого она меня избила, отхлестала по щекам. Форменная гадина! Ненавижу её!
И она снова разрыдалась.
– Дурочка! Рохля! С какой стати ты позволяешь себя бить? Нужно было напомнить ей о бывшем женихе.
В глазах Люс внезапно вспыхивает испуг, я оборачиваюсь: на пороге стоит директриса. Приплыли! Что-то сейчас будет?
– Примите мои поздравления, мадемуазель Клодина, хорошенькие советы вы даёте этому ребёнку!
– Зато вы подаёте хороший пример!
Люс в ужасе от моей дерзости. А я чихать хотела! Глаза директрисы горят, в них злоба и смятение. Но мадемуазель Сержан слишком хитра, чтобы сейчас дать волю чувствам! Она лишь качает головой и говорит:
– По счастью, не за горами июль, мадемуазель Клодина. Вы и сами понимаете, что я просто не смогу вас здесь оставить.
– По-видимому. Мы не слишком ладим. Наши отношения не сложились с самого начала.
– Выйдите в коридор, Люс, – велит она, прежде чем ответить на мой выпад.
Люс не заставляет себя просить дважды – вытирая на бегу слёзы, она выскакивает из класса. Мадемуазель Сержан продолжает:
– Вы сами виноваты, уверяю вас. С самого моего приезда вы отнеслись ко мне недоброжелательно, отвергли все попытки сближения, какие я предпринимала, хотя мне это несвойственно. Однако вы показались мне умной и довольно красивой, вы меня заинтересовали, ведь я одна как перст.
Разрази меня гром, если это приходило мне в голову… Нельзя объявить более недвусмысленно, что при желании я могла стать её «малышкой Эме». Впрочем, меня это не прельщает даже задним числом. Так значит, повернись дело иначе, и ревностью терзалась бы Эме… Смех да и только!
– Пусть так, мадемуазель. Но как на грех, все ваши усилия пропали даром из-за мадемуазель Лантене. Вы с таким пылом завоёвывали её… дружбу и искореняли её чувство ко мне!
Мадемуазель Сержан отводит глаза в сторону.
– Вопреки тому, что вы говорите, я ничего не стремилась искоренять. Мадемуазель Эме могла продолжать заниматься с вами английским, я бы и слова не сказала…
– Ах, оставьте! Я ещё не совсем дура, и мы здесь вдвоём! Я долго злилась, даже горевала, потому что я не менее ревнива, чем вы. Зачем вы отняли её у меня? Мне было так плохо. Да, радуйтесь, мне было плохо! Но я поняла, что больше не нужна ей, да и кто вообще ей нужен? И ещё я поняла, что она дешёвка, и тут сразу как отрезало. Я знаю, что совершу немало ошибок, но этой не сделаю: я не буду пытаться отбивать у вас Эме. Так-то. Теперь я хочу только одного: чтобы она не стала у нас в школе маленькой королевой и чтобы не терзала свою сестру, хотя они друг друга стоят, уверяю вас… Дома я никогда не рассказываю, что тут творится, и после каникул я сюда не вернусь – придётся сдавать экзамены, потому что папа вбил себе в голову, будто ему этого хочется, и ещё потому, что Анаис слишком обрадуется, если я уйду без аттестата. До тех пор можете оставить меня в покое, я больше не стану вас изводить.
