Анастасия Дробина - Любовь – кибитка кочевая
– А у меня дурному и не научат! – возмутилась мадам Даная. – У меня все барышни порядочные, ни одна еще в больнице не была, да вы и сами знаете…
– Какую дала-то ему? – помолчав, поинтересовался Митро. – Не Эльвирку?
– Скажете тоже… Эльвирка у меня на человека понимающего отложена. Февронью попросила, барышня опытная, добрая, в теле и с терпеньем большим… Опять же, сами знаете.
– Да знаю, знаю… Заплатил он хоть?
– Не ведаю, Февронья еще не выходила.
– Ты спроси у ней. Ежели Кузьма забыл от радости, так я заплачу. А что это весь пол в осколках? Не я, ненароком?..
– Не грешите на себя-то: Владимир Антоныч куролесили. Да не велик убыток, три тарелки да два стакана. Вот добудиться никак не можем, лежат, как вещество, и не шевелятся, хоть бы словечко извергнули…
– Сейчас извергнет. – Митро подошел к дивану, наклонился и громко сказал:
– Владимир Антоныч, Пегас первый заезд взял!
– Чего?.. Кто? Пегас? Пряхинский? Вр-р-р-раки… – хрипло раздалось из-под диванного валика, и оттуда медленно выползла черная с проседью, взъерошенная, вся в пуху голова. – Митро?.. Ты откуда здесь? Кто тебе про заезд сказал?
– В газетах уж пропечатано, – невинно заявил Митро. – Вставайте, ваша милость, не то как раз все скачки проспите. Аделька, тащи рассолу!
Спасительный мокрый ковш с плавающими в содержимом смородинными листьями и укропом немедленно был принесен и употреблен во здравие. Потом охающего и ругающегося капитана со всем почтением препроводили во двор, где Митро вылил ему на голову три ведра колодезной воды, а Даная Тихоновна вынесла чистое полотенце.
– И давайте завтракать, господа. Надо, надо, и слушать ничего не желаю! Я с господ по рублю не за одних барышень с постелью беру! Поднимайтеся, самовар уж принесли и калачи от Федихина!
Через десять минут Митро и Толчанинов вместе с хозяйкой и четырьмя проснувшимися барышнями сидели за длинным выскобленным столом на кухне. Вскоре пришла и Февронья – толстая белая девица лет тридцати с рябым, но милым, немного глуповатым лицом и встрепанными спросонья рыжими кудрями. Митро потянул ее за руку, сажая возле себя, и долго, обстоятельно вполголоса расспрашивал. Февронья смущалась, как невеста после брачной ночи, но отвечала толково, и Митро остался доволен.
– Я вчера на Цветном встретил Ганаева, жокея, так он советовал ставить непременно на Принцессу, – разглядывая на свет чай в стакане, вдруг задумчиво сказал Толчанинов. – Говорил, что выйдет первой, ему в конюшнях шепнули…
Митро откусил от теплого калача, фыркнул с набитым ртом:
– Выйдет, дожидайтесь… Смотрел я третьего дня эту Принцессу. Ноги хорошие, а дыхалка слабая, на первом же кругу отстанет. В прошлый забег сколько вы на нее угрохали, не припомните?
– Тебе что, фараон? – несколько смутился Толчанинов.
– Мне-то ничего… Только Арес вашу Принцессу на целый корпус обошел.
– Арес сам обремизился в это воскресенье! Да мне еще говорили, что Принцессу какая-то каналья напоила за час до скачек, так как же ей брать забег? А так на нее всегда выдача вполне приличная!
– Я вам, Владимир Антоныч, дело говорю – ставьте на Ареса…
– Воля твоя, не буду! Не может же он выигрывать седьмой забег подряд?! Вот помяни мое слово, Арес – не настоящий англичанин, а полукровка с кабардой, и когда-нибудь это выяснится с большим скандалом!
– Ну, и как знаете. Ваши деньги на ветер, – зевнул Митро, такой же страстный игрок на тотализаторе, как и сам Толчанинов. И армейский капитан, и цыган не пропускали ни одних скачек, были лично знакомы с жокеями, знали все ипподромные секреты и могли часами спорить о скаковых достоинствах той или иной лошади. Правда, это не мешало Толчанинову раз за разом спускать деньги «под хвост» очередному фавориту. Митро тоже выигрывал редко, но надежды не терял, а в ответ на насмешки цыган бодро говорил: «Ничего, это всегда так бывает! Сначала проигрываешь, а потом раз – и всю выдачу возьмешь! Бывали случаи!»
– Кстати, Митро, окажи услугу. – Толчанинов поставил стакан на стол. – Ганаев сказал, что у купца Рахимова захромал этот, как его…
– Янычар?
– Он самый. А Рахимов рассчитывал выпустить его в это воскресенье, там уже вложены немалые деньги… Может, заглянешь, посмотришь? Я знаю, вы лечите такие вещи.
– Лечить-то лечим, да мало ли там что… – притворно нахмурился Митро. – Ну, только за-ради вас схожу гляну. Это же на Татарской? Где залило все?
– Ну-у, проплывешь как-нибудь…
– Вот режете вы меня всегда без ножа, Владимир Антоныч! – Митро одним духом допил остывший чай и поднялся из-за стола. – Спасибо, Даная Тихоновна… Февронья, тебе – особое благодарствие. Смотри только, мальчишку не привадь, а то будет бегать кажин день, и жена не занадобится…
– Эту осторожность мы всегда блюдем, – серьезно сказала Февронья. – Вам бы и самим жениться надобно, Дмитрий Трофимыч, а то нехорошо, такой человек обстоятельный…
– Ну, тебя мне не хватало! – невесело хмыкнул Митро. – Мало матери… Все, бывайте здоровы! Владимир Антоныч, я к вам ввечеру зайду, обскажу про Янычара.
Он подхватил со спинки стула потрепанный картуз, пригладил ладонью лохматые волосы и вышел.
На улице, на берегу обширнейшей лужи, почти сплошь закрытой облетевшими со старой ветлы желтыми листьями, сидел Кузьма и занимался тем, что дразнил старого гуся, собравшегося искупаться. Крякающий гарем гусака уже копошился в середине лужи, разбрызгивая коричневую воду и отлавливая червей, а его предводитель шипел и вытягивал шею, стараясь достать прутик, которым помахивал перед его клювом Кузьма.
– Оставь животную! – строго сказал Митро, и Кузьма, уронив прутик в воду, вскочил. – Иди домой, дух нечистый, спи, а то вечером как раз в ресторане захрапишь. Будет нам с тобой от Яков Васильича на орехи!
– Не, я спать не хочу, – заявил Кузьма. Помедлив, осторожно сказал: – Я с тобой пойду, Трофимыч, ладно?
– Да на что ты мне сдался?! Я по делу, в Замоскворечье, там залило все по окна… Самому не в охоту, так тебя еще волочить…
– Чего меня волочить, сам пойду! Ну, Трофи-и-имыч…
– Ой, замолкни, Христа ради, башка трещит… Идем, только молчи.
Кузьма просиял улыбкой и кинулся вслед за Митро.
Кузьма был сыном старшей сестры Митро, Катерины, шестнадцати лет вышедшей замуж и сразу после свадьбы уехавшей к мужу в Ярославль. Жили Катерина с мужем хорошо, пели в цыганском хоре, исправно рожали детей, которых через пятнадцать лет совместной жизни насчитывалась уже дюжина. Кузьма был старшим и, на взгляд матери, самым «таланным»: в пять лет ему впервые попалась в руки гитара, в восемь он вполне сносно аккомпанировал на ней, в десять – солировал, а в двенадцать – стоял в хоре рядом с отцом. Еще два года спустя родители решили, что в провинциальном хоре Кузьме не место, и отправили его в Москву, к родне – зарабатывать настоящие деньги.
