Елизавета Дворецкая - Сокровище Харальда
Лицо князя Ярослава, нахмурившегося при первых звуках Харальдова голоса, постепенно прояснилось. Харальд всеми силами старался исправиться: он не только выступил в защиту благочестия их рода, но и милосердно обошел те обстоятельства, о которых говорить было нежелательно. Смерть князя Олега и князя Ярополка могла напомнить о смерти князя Бориса и князя Глеба, тоже погибших от руки сводного брата, причем не только Ульву…
— Признаться, я не слышал, чтобы кто-то из добрых христиан подвергал конфирмации кости умерших! — заметил Фридрих, и по его тончайшей недоверчивой насмешке было видно, что мнение герцога о Харальде изменить к лучшему будет трудно.
— Зато я слышал! — Харальд никогда не лез за словом в поясной кошель. — Еще лет сто назад… ну, может, не сто, чуть поменьше, словом, это было в те годы, когда Норвегией и Данией правил Харальд Синезубый, тот самый, который сделал христианами всех датчан, как Вальдамар конунг сделал христианами своих подданных. Харальд конунг построил в Еллинге церковь и перенес в нее останки своих родителей, Горма конунга и королевы Тюры. Оба они при жизни успели принять неполное крещение, но после смерти язычники-датчане погребли их по своим старым обрядам. Харальд конунг довершил их крещение и перенес останки в новую церковь. И не слышно, чтобы духи или что-то другое тревожили и упрекали его, что он, дескать, поступил неправильно! Я считаю, что сделанное прежде может быть сделано и теперь. Если в роду Ярислейва конунга на двух христиан больше, чем думают люди, надо исправить эту ошибку!
— Но все же «прима сигнацио», первое знамение, — это еще не таинство крещения! — встрял священник из свиты Фридриха. — И тех оглашенных, кто всего лишь был впервые осенен крестом, никак нельзя смешивать с настоящими христианами!
— Но и с язычниками их тоже нельзя смешивать! — в порыве благочестивого негодования отозвался Харальд. — Грех равнять с язычниками, лижущими поганые жертвенные чаши, тех людей, кто стремился к истинной вере, но из-за происков дьявола не успел завершить обряд! Ведь говорят же, что, если ребенок родился слабым и может умереть, не дождавшись священника, его вправе окрестить и мирянин. Мой брат, святой Олав конунг, это признавал. И с оглашенными, умершими слишком рано и внезапно, то же самое! Гораздо лучше довести дело до конца и помочь их душам найти дорогу к Богу, чем навеки лишить их надежды и отдать дьяволу! А поскольку сами они не могут помочь себе, это должны сделать потомки, которым дорога честь рода!
— Харальд хорошо знает все, что касается покойников! — проговорила Елисава. Она уже достаточно опомнилась и овладела собой, чтобы попытаться хоть немного отомстить ему. — Ведь он сам однажды был покойником, которого отпевали и несли в церковь хоронить! Ему ли не знать, как мертвые ищут дорогу к Богу… или в другую сторону!
— О чем ты говоришь? — Князь Ярослав повернулся к старшей дочери. С лица его теперь не сходила морщина, пролегшая между бровями: от каждого слова, сказанного на этом пиру, он исподволь ждал неприятностей.
— Я говорю о том, что слышала от норманнов, — ответила княжна. Все в гриднице смотрели на нее и с большим интересом ждали продолжения, а она нашла глазами Бьёрна и обратилась к нему: — Бьёрн, ты рассказывал мне о том, как Харальд захватил один из городов в Стране Сарацин!
— Хотелось бы послушать эту повесть! — воскликнула княгиня Ингигерда. Она догадывалась, что здесь они немного поквитаются с Харальдом за все его дерзкие выходки. — Расскажи людям, Бьёрн, всем будет занятно послушать о подвигах Харальда!
— Пусть лучше расскажет Ульв сын Освивра! — Сотник кивнул на исландца, сидевшего возле Харальда. — Он там был и все видел своими глазами.
Харальд оправил ус и кивнул. Ульв встал, держа в руках чашу, и начал рассказывать. Это был белобрысый парень, бойкий и смышленый на вид, который сопровождал Харальда в тот день в роще. К сожалению, сам он за одиннадцать лет странствий совершенно позабыл даже те начатки славянского языка, которыми успел овладеть, поэтому его рассказ какой-нибудь знаток на каждом конце стола переводил киевлянам на славянский, а немцам — на латынь или немецкий.
— Однажды наше войско подошло к большому городу на острове Сикилей, самому большому городу из всех тех, которые мы перед тем видели. Мы осадили его, перерезав все пути, но он был очень хорошо укреплен и не сдавался. И вот прошел слух, что Харальд заболел и даже улегся в постель. Его палатку поставили подальше от стана, чтобы его не тревожил шум, но все люди целыми толпами ходили к нему каждый день, чтобы попросить совета или чтобы он рассудил их споры, потому что никто во всем войске не мог дать такого мудрого совета, как он…
Гридница слушала, Ульв предусмотрительно делал остановки после каждой фразы, чтобы дать возможность перевести, и ему даже нравилось, что эта медлительность придает его рассказу особую важность и величавость. На лице самого Харальда, который с нарочитой небрежностью пощипывал ус, поглядывая то в одну, то в другую сторону, было написано горделивое удовольствие. Каждое слово этого повествования свидетельствовало о его уме и предусмотрительности, потому что в большом обмане им самим была продумана каждая мелочь — и даже то, что шатер вождя якобы ради тишины поставили отдельно. На самом деле нужно было убедить население в том, что предводитель не поднимается с постели и потому все войско ходит к нему.
— И вот жители того города увидели, что у нас в войске происходит что-то необычное, — продолжал Ульв, а кравчий тем временем по знаку княгини Ингигерды подливал ему пива в чашу, чтобы у рассказчика не пересохло горло. — Они послали к нам разведчиков и узнали, что наш предводитель болен и силы его быстро убывают. Все войско пребывало в великой печали, воины сокрушались о том, что нашему славному вождю скоро предстоит умереть. А еще какое-то время спустя мы отправились к горожанам и стали просить их, чтобы они позволили нам погрести нашего вождя в городе. И все священники, все настоятели монастырей тут же захотели, чтобы он был погребен у них, потому что ждали, что от этого к ним будет поступать очень много пожертвований. И вот священники нарядились в свои самые лучшие одежды и вышли из города, взяв с собой драгоценные святыни. А мы уже приготовились к пышным похоронам, и гроб нашего вождя был накрыт самыми лучшими тканями, шитыми золотом.
Ульв рассказывал, а тот, чье якобы бездыханное тело лежало в том пышном гробу, улыбался, поглаживая ус и иногда отпивая из золоченой чаши.
— Конечно, почти все наше войско отправилось в город провожать к могиле тело вождя, — говорил Ульв с неприкрытым торжеством, и на лице его читалась уверенность, что вождь на самом-то деле бессмертен. — Гроб внесли в ворота, опустили и поставили посреди дороги. И тут наши люди затрубили в трубы и обнажили мечи. Все наше войско ворвалось в город! А монахи и священники, которые раньше спорили, кто получит гроб Харальда, и которые надеялись на этом обогатиться, теперь состязались между собой в беге, чтобы спастись от его меча! Так мы овладели городом и взяли огромную добычу!
