Елена Арсеньева - Несбывшаяся весна
Это точно!
– Только не говорите, что вы его уже слышали, – продолжал Храмов. – Совсем свежий анекдот! Мне его сегодня утром рассказал адъютант начальника отдела, когда соединял с Энском.
– Товарищ полковник звонил?
– Да, звонил и спрашивал, как наши дела. Его Центр торопит… Знаете, что получается? Вся наша надежда сейчас на Каменева.
– На Проводника? – уточнил Поляков, сразу понявший, что имеет в виду подполковник.
Оказывается, ночью в Энске была получена шифрограмма из Москвы: во что бы то ни стало подготовить одного из агентов для связи со «штабом Вали». И понятно же: для того чтобы регулярно снабжать противника ложной информацией, сбивать его с толку, путать ему карты, нужен именно агент-радист, готовый работать под диктовку.
– Через два дня самое большее он должен выйти на связь с радиоцентром разведшколы. Подтвердить, что благополучно приземлился и нашел пристанище, сообщить свои координаты – словом, начать запланированную работу. А его напарник должен начать сбор данных. Ну, данные-то мы за него соберем как пить дать, – усмехнулся Храмов, – а вот радиосеанс нам не провести. Нужен почерк Проводника, тот самый почерк, который так тщательно ставил пресловутый Готлиб… Как думаете, можно с ним рискнуть, майор?
Поляков пожал плечами, отбросил окурок, закурил новую папиросу. Он настолько привык скрывать свои чувства от других, что подчас и сам не мог в них разобраться.
Радиоигра с участием Проводника… Это была отличная возможность не только для советской разведки поставлять дезинформацию фашистам и тем самым хоть в какой-то степени влиять на ход войны. Это была возможность также для него, Полякова, – установить наконец связь с тем миром, о котором он мечтал долгие годы.
С другим миром. Не советским, не большевистским. Не красным!
С другим миром. Но… с каким?
Раньше он знал ответ точно. С миром свободным. Война все переставила с ног на голову. Теперь, получается, он хотел установить связь с фашистами? Он хотел служить врагам?
Ну да, если их цели совпадали с его целями…
Если совпадали. А если нет?
Поляков отнюдь не был глупцом, он не обольщался. Освобождение России от «жидомасонского ига» меньше всего волновало Гитлера. Это самое «иго» заботило его лишь постольку, поскольку являлось препятствием на пути к мировому господству. Лишь постольку, поскольку «жиды и комиссары» управляли Россией. Ну да, они ею и правда управляли, они ее поработили… Но предположим, что фашисты победят пресловутых «жидов и комиссаров» с помощью своей могучей армии и русской «пятой колонны». Поляков был уверен, что таких, как он, много, куда больше, чем может показаться, и не все еще сгнили на Соловках или в вечной мерзлоте – они остались и в городах, и в деревнях, выжили, затаились, с нетерпением ждут глотка свободы. Вопрос только, что за свободу принесет им Гитлер. Да неужели он будет заботиться о возвращении самодержавного правления в России? О восстановлении ее церквей, старинных барских усадеб, дворянских гнезд, порушенных большевиками? О достойном почитании памяти тех, кто был уничтожен во время Гражданской и потом, в годы непрекращающегося красного террора, о возмещении утраченного их детям? Да Гитлеру плевать на будущее этой страны! Ему просто нужна богатая, непомерно богатая территория. Недра России, ее леса, ее земля. Колония, жалкая колония – вот какое будущее уготовано стране, которая была для Полякова чужой и враждебной всегда, всю жизнь. Против которой он боролся, как мог!
И вся его уверенность в праведности этой борьбы кончилась в октябрьский день, когда он закрыл глаза дяде Грише. Григорию Охтину, бывшему агенту сыскного отделения. Тому самому Охтину, который учил Георгия Смольникова, ставшего Егором Поляковым, ненависти, непримиримости, который вместе с ним лелеял планы мщения – а потом бросил его на произвол судьбы. Причем самым невыносимым было осознать, что Охтин покинул его не в тот миг, когда умер. Их пути разошлись, когда Охтин добровольно уехал на строительство укреплений. Он мечтал защищать страну, которую ненавидел!
Или… или все-таки любил?
Тот последний спор снова и снова вставал в памяти Полякова. И постоянно вспоминались слова Охтина: «Россия – одна. Мы можем быть только со своими – какими бы они ни были, главное, что с русскими, – или с врагами. Я не могу быть с врагами. Я не могу!»
«А я? – в отчаянии спросил себя Поляков. – Что со мной происходит?!»
– Ох, как меня беспокоит этот четвертый… – бормотал Храмов, который, не дождавшись ответа от Полякова, начал разговаривать сам с собой. – Что, если он дал сигнал провала? Сигнал провала… Но ведь и Проводник может его дать! С одной стороны, он пришел к нам по своей воле. Но ведь и в разведшколу он пошел по своей воле! И он явился со стороны врага… Кто может поручиться, что, выйдя на связь, Проводник не пошлет в эфир условный сигнал: «Обнаружен, работаю под диктовку»? Ведь он сам говорил, что в школе такой вариант предусматривался. На допросе он даже назвал этот сигнал. А что, если солгал? А если даже назвал верный пароль, разве не может он передумать и предать снова?
Поляков, слушавший его вполуха, вдруг вспомнил некий ляпсус, который произошел два года назад. 1 августа 1939 года была учреждена медаль «Золотая Звезда» – знак отличия для тех, кто удостоен звания Героя Советского Союза. Первоначально на обороте медали значилась такая надпись: «Герой СС» . Но уже 17 октября в газете «Известия» был напечатан Указ Президиума Верховного Совета СССР «О дополнительных знаках отличия для Героев Советского Союза», и тут же давался рисунок новой награды, с ее описанием, в котором оговаривалось: на оборотной стороне медали надпись – «Герой СССР» .
Да, вовремя кто-то в верхах спохватился! Сейчас наши бойцы стоят против отборных частей эсэсовцев. Поди разбери, кто тут настоящий герой СС!
«Ну а кто я? – мрачно спросил себя Поляков. – Герой СС или Герой СССР?»
У него не было ответа.
– Да что вы все молчите, майор? – Нетерпеливый голос Храмова заставил Полякова вздрогнуть. – Я понимаю, у вас еще не укрепилось доверие к Проводнику, поэтому вы не решаетесь ответить, а между тем у нас нет времени на колебания!
«У меня разрушилось доверие к самому себе, вот поэтому я и не решаюсь ответить, – мысленно возразил ему Поляков. – А между тем у меня нет времени на колебания!»
– Я думаю, что с Проводником можно рискнуть, товарищ подполковник, – произнес он наконец вслух, стискивая в кулаке недокуренную папиросу и отшвыривая ее прочь. Сильно обожгло ладонь, но он даже не поморщился.
