Сьюзен Зонтаг - Любовница вулкана
Их голоса стали глубже. Разговоры перемежаются долгими паузами. Руки соприкасаются над клавишами, ее лицо повернуто к его лицу, она склоняется к нему. Потаенные улыбки, замирание в груди, пронзительная красота Скарлатти, Шоберта, Гайдна. Вулканические спазмы игнорируются. На зрелища отвлекаться некогда.
Когда она играет, он зримо видит музыку — та дугой поднимается от ее изящно двигающихся ног, струится сквозь тело, выходит через пальцы. Она наклоняется, прядь ненапудренных волос падает на лоб, чуть дряблые руки изгибаются, словно обнимая клавиатуру, лицо вдохновенно сияет, губы раскрываются в беззвучном стоне — пении…
Любовник сразу узнал бы это выражение лица, любой другой невольно почувствовал бы себя посвященным в тайну: вот какова она с любовником! Ее лицо искажалось, она вздыхала, кивала, загадочно улыбалась — демонстрируя целый спектр, сразу несколько октав эмоций, от одинокого страдания до удовлетворения. Именно тогда Уильям яснее всего видел ее сексуальность, именно тогда его больше всего влекло к ней, он робел, и она трогала его до глубины души. Она так невинно показывает, думал он, что значит для нее музыка, что она с нею делает.
Иногда, — говорила Катерина, — музыка завладевает мною до полного самозабвения, и уже ни моя воля, ни мои желания ничего более не значат, они перестают существовать. Музыка проникает так глубоко, что начинает управлять моими движениями.
Да, — говорил Уильям, — я тоже это чувствую.
Они достигли той стадии совершенного согласия, когда все вокруг кажется метафорой их отношений. На экскурсии в Геркулануме они вместе удивляются воображаемым строениям. Они могут существовать только в воображении, Катерина! — на фресках виллы Деи Мистери. Стройные колонны ничего не поддерживают, лишь обрамляют изящное пространство — свободно парящие архитектурные элементы, существующие сами по себе для света и красоты.
Я строил бы так же, — сказал Уильям.
У входа в пещеру кумской Сивиллы они испытали единение со всем античным миром.
Они вместе стояли над холодными водами Авернуса, затопленного кратера. В древние времена этот кратер считался адскими вратами, через которые Вергилий провел Энея в подземный мир.
Помните предостережение Сивиллы Энею? Facilis descensus Averno, — продекламировал Уильям своим высоким нервическим голосом, восторженно глядя на Катерину, — Sed revocare… hoc opus, hie labor est.[7]
Да, дорогой мой мальчик, да. Вы должны работать над собой.
Согласно Вергилию, сойти в ад очень просто. Но вернуться обратно… О Катерина, с вами, с вашим пониманием… это не было бы тяжким трудом.
Теперь, чтобы вместе быть счастливыми, им больше не нужно презирать низменные местные развлечения. В Сан-Карло на премьере очередной оперы (сюжет: спасение невесты из мавританского гарема) они рыдают под пение кастрата Каффарелли. Самая кошмарная музыка и самое чудесное пение, которое я когда-либо слышал, — вполголоса говорит Уильям. — Вы заметили, как он держал легато в дуэте? Да, да! — подхватывает она. — Прекраснее пения быть не может!
Перед Катериной внезапно раскрылась красота и чувственность Неаполя — она увидела город глазами Уильяма. До сих пор, отвращаемая беспутством королевского двора, праздностью знати, язычеством религиозных обрядов, ужасающей бедностью и жестокостью нравов, она отметала окружающую действительность, закрывалась от любых впечатлений. С Уильямом она позволила себе ощутить эротическую энергию, бившую ключом на улицах города. Следуя за полным желания взглядом Уильяма, она и сама не стеснялась дольше задерживать взгляд на сочных губах, длинных черных ресницах и открытой груди молодого кузнеца. Впервые в жизни, сама поблекну в и не рассчитывая кого-то пленить, она восторгалась красотой молодых людей.
И золотым светом. И чудесными видами. Гранатовыми деревьями. И, мой бог, гибискусом!
Под наслоениями истории все говорит о любви. Согласно местному фольклору, многие неаполитанские достопримечательности обязаны своим происхождением несчастной любовной истории. Когда-то все они были мужчинами или женщинами, с которыми в результате безответной или невозможной любви произошла та или иная метаморфоза, и они приняли нынешний, привычный нам вид. Вулкан из их числа. Везувий раньше был юношей, и ему встретилась нимфа, красота которой сияла как бриллиант. Она ранила его душу и сердце, и он не мог думать ни о ком, кроме нее. Он распалялся все больше и больше и наконец бросился на нее. Нимфа, оскорбленная домогательствами, прыгнула в море и превратилась в остров, ныне именуемый Капри. Везувий сошел с ума от горя. Он стал раздуваться, его огненные вздохи становились все громче — мало-помалу он превратился в гору. И теперь, неподвижный, как и объект его страсти, до которого никогда не добраться, он продолжает гневаться, плеваться огнем и наводить страх на город Неаполь. Как несчастный город сожалеет о том, что юноша не получил желаемого! Капри лежит в воде, на виду у Везувия, и тот горит, и горит, и горит…
* * *Как глубоко преданы мы друг другу, — могли бы сказать они. (Как часто под видом бескорыстной преданности скрывается самовлюбленность!)
Каждому приходится быть терпимым: у него опасные наклонности, у нее — свои недостатки. Она вместе с тем более осторожна, потому что он уедет (он молод и он мужчина), а она останется. Ибо когда-то это должно закончиться. А теряет, разумеется, женщина: молодой человек встретит новую любовь, не только романтическую, но и физическую. Для нее же он — любовь последняя.
Он уехал в январе, убитый горем. Рыдал. Она, без сомнения, горевала сильнее его, но глаза ее оставались сухи. Они обнялись.
Я буду жить ради ваших писем, — сказал он.
* * *Покинув вас, я предался мечтам, пишет он в первом письме. Он говорит о том, как тоскует по ней, выразительно описывает различные ландшафты, напоминающие ему о… нем самом. Каждый пейзаж погружает его в мечтания, становится отображением его мыслей (и их власти над ним), его ассоциаций. Его почерк в высшей степени витиеват — Катерине трудно разбирать его, — а описания в высшей степени многословны.
Где бы ни находился Уильям, он непременно, с кем-то еще. В Микенах он был с Плинием-старшим. У входа в пещеру Сивиллы — с Вергилием. На крайний случай — со своими неописуемыми чувствами. Бесстрашная путаница литературных реминисценций, неукротимое стремление превращать всякую реальность в мечту или видение в письмах очаровывали Катерину меньше, чем в жизни. Очевидно, это происходило оттого, что она теперь была не соавтором, а лишь приемником фантазий.
