Корделия Биддл - Ветер перемен
Потом наступало, как всегда, утро, и рабочий люд прибавлял шагу. Предстояло выполнить работу, попасть на службу, найти место, наскрести денег – все это до восхода солнца. Розовые лучи начали на ощупь пробираться через тающие облака, и пейзаж оживился, тени пропали. Затем на улицах появились лошадка и повозка молочника, загремел голос торговца топливом для печек, и копыта застучали по булыжной мостовой по направлению к красивым домам, где живут богачи. Внутри этих домов забегали на цыпочках горничные верхних этажей и горничные нижних этажей, мальчишка-чистильщик сапог, судомойка и повариха – они готовились к очередному утомительному дню.
В ста пятидесяти морских милях к юго-востоку от плавучего маяка «Амброз», посреди зеленовато-серой Северной Атлантики, солнце давно уже воцарилось над океаном. Оно превратило «Альседо» в парящий над водой предмет, который движется, но кажется неподвижным, продвигаясь вперед, подобно скользящему по водяной глади лебедю, чьи усилия совершенно невидимы со стороны. Белый корабль и солнце, соединившись, создавали образ обособленного мирка. Там царят покой, уверенность и завидная непринужденность – это рай прямо здесь, на земле. Шум и грохот машин, гулкие крики, вспотевшие спины кочегаров, шурующих уголь, бушующее пламя, скользящие в масле поршни и брань босса, требующего: «Быстрее! Быстрее!», – все это скрывалось за внешним фасадом тишины и спокойствия. Потом солнце разгорелось до желтизны, и море приняло свой привычный вид, покрывшись бутылочного цвета пеной, от которой поверхность воды стала казаться как будто испещренной большими и маленькими венами. Это было утро второго дня.
Юджиния уже проснулась и стояла у иллюминатора – открывавшаяся перед ней картина прогнала все ее горести, меланхолию, гнев и растерянность. Алмазная голубизна неба струилась навстречу волнам, на горизонте не было никаких признаков томительной дымки, ничто не говорило о близости земли, не маячили миражи, за которыми небо становится туманным и призрачным, и, уж конечно, не было и намека на тягостные серые волны зноя, которые летом охватывают всю внутреннюю Пенсильванию.
Юджиния подумала, что ей никогда не приходилось видеть ничего прекраснее. «Иди сюда, иди сюда, – зазывал ее океан. – Я твердый, как камень, я танцевальная площадка, мраморный зал, стеклянный дворец, и я всегда, всегда и навечно твой». Соленая волна плеснула на круглый иллюминатор, и Юджиния потянулась кончиками пальцев, как будто могла каким-то чудом дотронуться до нее.
Потом она перенесла поднос с завтраком на плетеный столик. Кофе и французские тосты с коричным сахаром, варенье из лесной земляники и девонширские сливки. Пахло очень аппетитно. «Я же все еще голодна», – осознала Юджиния. От этой мысли сделалось отличнейшее, даже сверх меры, настроение. Она подошла к гардеробу и стала бросать на пол одно за другим платья, пока не остановилась на самом лучшем на сегодняшний день. Затем нижняя юбка, лифчик, бледно-голубой платок и туфли подходящего цвета.
Когда она уже оделась, в комнату вбежала Джинкс, раскрасневшаяся, сияющая, запыхавшаяся, и, не переводя дыхание, выпалила:
– Где ты была, мама? Мы уже позавтракали и вообще. Прю сказала, чтобы мы не мешали тебе спать, но я была уверена, ты не можешь лежать в постели. Кроме того, я видела, как Олив понесла тебе все для завтрака!
Малышка подбежала к иллюминатору, совсем позабыв, что только что задала маме вопрос.
– Ты видишь, где мы? Капитан Косби говорит, что мы прошли уже сто миль. Ты только подумай! Мили, и мили, и мили, а мы спим себе в наших постельках. Мы, как Уинкен, Блинкен и Нод.
В тот вечер Уинкен, Блинкен и НодЗабрались в деревянный башмак…
– Помнишь, мама, как ты пела нам это? Ты придумывала такие смешные мелодии!
Юджиния запела знакомую песенку:
…Малышка, спи. Тебе расскажет мамаО дивных городах.Увидишь ты неведомые страны,Качаясь на волнах…
– Так это же мы! – закричала Джинкс. – Трое в лодке и с сумой: Поль и Лиззи, и со мной.
– Так не говорят, дорогая, не «со мной», а «и я», – ласково поправила дочку Юджиния, – и по-моему, Уинкен и Блинкен – это маленькие глазки, а этот Нод – маленькая головка…
– Но ведь так, как сказала я, больше подходит, – настаивала на своем Джинкс. – Кроме того, это же стихи.
Поэзия уже наскучила младшей дочери Юджинии, и она вытянула шею, уставившись в иллюминатор.
– Мама, не видно вообще никакой земли. Ни горы, ничего. Да, я сказала тебе, что Поль проснулся и заплакал? Он сказал, что мы как будто одни на земле, но Прю успокоила его. Он сейчас с кузеном Уитни, смотрит, как тот завтракает. Он ест копченую селедку. Вот!
Девочка на миг замолчала. Столько нужно сказать, что не успеваешь сообразить!
– Мы собираемся играть в кольца, «палубные кольца», так их называет кузен Уитни. Ты в моей команде. Мы должны победить Лиззи и Уитни. И еще в их команде Поль. Вот ребенок! Хвастает, что они с Уитом будут чемпионами корабля. Думаю, что и лейтенант Браун мог бы сыграть с нами.
Джинкс замолчала и внезапно застеснялась. Если у Поля может быть герой, то может быть и у нее.
– Ну, мама, скорее. А то они начнут без нас!
С этими словами Джинкс так же стремительно выбежала из каюты, как еще недавно вбежала.
«А как насчет сегодняшних уроков? – хотела было спросить Юджиния, но махнула рукой, решив: – К черту уроки!» Взяв щетку для волос, она распустила свои каштановые волосы и затем зачесала их, как она считала, на задорный морской манер.
…Тогда бросай, где хочешь, в море сети —И чудищ не страшись…
«Никакого больше Турка, – вдруг вспомнила она, – никакого Карла, Мартина или Тони, никаких перешептываний, когда мы, жены, разливаем кофе. И никаких больше: «Запомни, Юджиния, сейчас губернатор очень важен для меня. Я посадил его рядом с тобой, потому что он учился в школе с твоим отцом. Ты знаешь, что сказать».
– Все, больше никакой этой ерунды! – Юджиния стукнула щеткой по туалетному столику и так резко, что подпрыгнули флакончики духов, коробочка с одежными крючками ударилась в баночки с кремом для лица, и они покатились по льняной салфетке, оставляя за собой густой лимонный след.
«Да, вот еще Бекман, – вдруг вспомнила Юджиния. – Остается еще сталкиваться с Бекманом. Но с ним мы справимся. Скинем за борт, если станет совершенно невыносимым». От избытка чувств Юджиния не могла оставаться в каюте. Она поднялась наверх, живо рисуя себе картины детской мести: соль в сахарнице, сшитые вместе штанины брюк, безнадежно запутанные шнурки на ботинках. «Бекман будет на моей стороне, – поклялась Юджиния, – или я съем червей на горячем тосте с маслом».
