Елена Арсеньева - Еще одна из дома Романовых
Вообще все здесь было вольно!
Когда приезжали отдыхать родственники из России, они буквально в обморок падали из-за такой «дикости». Ну и, конечно, из-за того, что королевские дети были совершенно запросто с простонародьем. В Афинах еще присутствовало некое подобие сдержанности, но в Татое, любимом загородном дворце королевы Ольги, а особенно – на Корфу, они бегали где хотели, смотрели что хотели и болтали о чем хотели. Отец и мать тоже словно сбрасывали с себя даже ту не слишком-то суровую узду, которая сдерживала их в Афинах, и относились друг к другу с подчеркнутой нежностью и вниманием.
Впрочем, Александра откуда-то знала – причем она знала это всегда, хотя и не могла вспомнить, кто и когда ей об этом рассказал, – что сначала отношения короля Георга и королевы Ольги не слишком ладились, вдобавок у короля была возлюбленная, которая замышляла убийство королевы, однако Ольгу спас один человек, который надел одежду короля, отправился вместо него к похитителям – и был застрелен ими. Еще это было связано с предательством какой-то английской гувернантки, которая тоже погибла. Более того, отношений с этой возлюбленной отец до сих пор не прервал и изредка тайно навещает ее в Париже… [16]
Когда Александра однажды спросила мать, на самом ли деле это происходило и правда ли, что отец ездит в Париж к какой-то особе, та рассердилась и посоветовала ей поменьше слушать, о чем болтают глупые служанки. Но фрейлина Иулиа Сомаки, очень обидевшись, что ее назвали глупой служанкой, однажды показала Александре в глухой глубине дворцового парка плиту с надписью по-гречески: «Васили Константинос». По датам рождения и смерти выходило, что прожил он на свете тридцать лет. Могила была ухожена и покрыта цветами. Иулиа сказала, что именно здесь похоронен тот самый человек, и доказательством его подвига служит то, что похоронили его близ дворца, как особенного героя. И все же Александра не могла понять, почему его не чествуют, почему о нем не говорят. Хотя, если вспомнить, мать всегда с особенным выражением пела Айовасилис – песню, с которой греки начинают колядовать под Рождество (королева любила народные обычаи своей страны и старалась их свято блюсти!), а эта песня начиналась словами: «Святой Васили приходит!» А эта женщина в Париже?! Темная, странная история, она относилась к числу тех, которые взрослые скрывают от детей настолько старательно, что потом даже сами забывают, а было ли все это в действительности. Взрослые всегда что-нибудь да норовят скрыть от детей, они напускают на себя важность и таинственность, а может быть, ничего они не напускают, просто их такими сделала жизнь.
Александра размышляла: а что же она будет скрывать, когда станет взрослой? Как-то так выходило, что пока особенно и нечего. Она насмешливо поглядывала на свою младшую сестру Марию, которая, несмотря на то, что была младше Александры на шесть лет, «рано начала закидывать сети», как говорили рыбаки на Корфу: Мария постоянно в кого-то влюблялась, то в мальчиков, то в девочек, иногда и в тех, и в других одновременно. У Александры не было сердечных тайн до той минуты, пока она впервые не увидела Павла, но и тогда это была никакая не тайна: вся первая, восторженная, неодолимая любовь была написана на ее лице. У них с Павлом не было ночных свиданий и поцелуев украдкой, не было секретной переписки – весь их роман развивался чрезвычайно благопристойно, на глазах всей королевской семьи, и в глубине души Александра была согласна с двенадцатилетней Марией, которая, сморщив нос, сказала, что эта благопристойность ужасно скучна и она сама никогда, ни за что не будет благопристойной, и если уж соберется замуж, то ее роман с будущим мужем потрясет сердца греков и русских, и о нем, этом романе, будут говорить во всех домах и на всех перекрестках!
Александра вовсе не хотела быть предметом досужей болтовни, однако тайны ей очень хотелось… Хотелось чего-то такого, невероятного, известного только ей, о чем можно молчать с многозначительной улыбкой, лукаво ускользая от расспросов и переводя разговор на другое, когда эти расспросы становятся слишком уж назойливыми. Она и не представляла, что такая тайна у нее очень скоро появится, однако радости это никакой ей не принесет.
По сравнению со свободной и даже несколько безалаберной жизнью в Греции жизнь в Петербурге казалась закованной в ручные и ножные кандалы, настолько она была регламентирована, подчинена чувству долга и светским правилам. Александра всегда думала, что именно короли и цари в этом смысле более свободны, и если долг перед государством нужно соблюдать неукоснительно, то светские обязанности вполне могут подождать, если подворачивается что-нибудь поинтересней. Однако не тут-то было! Ей ни за что не разрешалось пропустить ни одного из скучных приемов, раутов, чаепитий, во время которых пить чай почему-то считалось неприличным, не говоря уже о том, чтобы что-то съесть… Жизнь в Петербурге казалась порой невыносимой, и самым тяжким было то, что Павел всем правилам этой жизни подчинялся, как покорный раб. Более того, можно было подумать, что эта тщательно расчерченная, разграфленная, регламентированная и сухая жизнь доставляла ему удовольствие.
– Моя милая девочка, вы просто волшебница! – добродушно сказала однажды Александре великая княгиня Мария Павловна, жена брата императора, Владимира Александровича. – Вы совершенно переменили Поля! Знаете, муж рассказывал, что в детстве его страшно баловали – ведь он самый младший ребенок. Его прозвище было – Кот в сапогах, потому что он обожал залезть в большие сапоги кого-то из старших и щеголять в них. И ему все сходило с рук, даже когда он накануне какого-нибудь приема утаскивал парадные сапоги самого императора. Постепенно Павел привык к этой вольготной жизни, и как-то так вышло, что дисциплинированность ему не смогли привить. Ведь его первой воспитательницей была фрейлина Тютчева, дочь известного поэта… Знаете, старая дева, которая обожала его, как собственное дитя, и страшно баловала. Потом у него был воспитатель, некто Арсеньев, но это просто комический персонаж! Вообразите такой анекдот: наши Поль и Серж в Риме, они удостоены аудиенции папы римского, сопровождает их Арсеньев… И вдруг в разгар беседы с его святейшеством этот Арсеньев начинает совершенно непотребно хохотать! Точно не знаю, что соврал Поль, чтобы сгладить скандал, вроде бы сказал, что Арсеньев вообще сумасшедший, а тут вообще просто спятил от волнения, но только потом Димитрия Сергеевича все долго называли Димитрий Сумасшеевич!
И Мария Павловна расхохоталась. Александра робко улыбнулась, пока не понимая, что в данной истории смешного, это ведь ужас на самом-то деле…
