Джин Рис - Антуанетта
– И передайте привет вашей супруге – моей сестричке! Вы не первый, кто целовал ее прелестное личико! Прелестное личико, мягкая кожа, приятный цвет, – не желтый, как у меня. Но все равно она моя сестричка…
Когда дом Дэниэла скрылся из вида, я остановился на дороге. После темной комнатки дневной свет ослеплял. В мире этом царили жара и мухи. Черно-белая коза на привязи тупо смотрела на меня, и какое-то время я также таращился в ее раскосые желто-зеленые глаза. Потом я подошел к дереву, отвязал свою лошадь и как можно скорее убрался подальше от этого места.
Телескоп был отодвинут в сторону, уступив место графину с ромом и двум стаканам на потемневшем серебряном подносике. Некоторое время я сидел, слушал бесконечные ночные звуки и шорохи, глядел на рой мотыльков вокруг свечи, затем налил рому и выпил. Почти сразу же ночные звуки сделались какими-то отдаленными, почти приятными.
– Бога ради, выслушай меня, – сказала Антуанетта. Она уже один раз произносила эту фразу, но тогда я ничего не ответил, а теперь вот сказал:
– Ну разумеется. Иначе я был бы тем самым скотом, каким ты меня, безусловно, считаешь…
– Почему ты меня так ненавидишь? – спросила Антуанетта.
– Ничего подобного. Во мне нет ненависти. Просто я огорчен, расстроен. – Но я сказал неправду. Никакого расстройства, смятения не было и в помине. Я был спокоен. Я давно не чувствовал себя таким спокойным, таким уверенным в себе.
На Антуанетте было то самое белое платье, которым я когда-то восхищался, но теперь я обратил внимание, что оно ей великовато и сидит неряшливо, соскользнув с одного плеча. Она взялась правой рукой за левое запястье – привычка, которая меня порядком раздражала.
– В таком случае почему же ты ко мне никогда не подходишь? – спросила она. – Почему никогда меня не поцелуешь, не заговоришь со мной? Почему ты считаешь, что я могу это выдержать? За что ты так обращаешься со мной? У тебя есть на то какие-то особые причины?
– Да. У меня есть на то причины, – сказал я и тихо добавил: – О Боже!
– Ты всегда призываешь на помощь Господа, – заметила Антуанетта. – Ты веришь в Бога?
– Разумеется, верю. Я верю в силу и мудрость моего Создателя.
Ее брови поднялись, а уголки рта, напротив, опустились, придавая лицу насмешливое выражение. Какое-то мгновение она очень походила на Амелию. Кто знает, подумал я, а вдруг они родственницы? В этих проклятых местах такое вполне возможно.
– А ты, – в свою очередь поинтересовался я, – ты веришь в Бога?
Тут я увидел, что ее бьет озноб, и припомнил, что у нее была шелковая шаль. Я встал, чувствуя удивительную легкость в голове и тяжесть во всем теле, вошел в комнату, увидел там на стуле шаль, а на буфете новые свечи и вынес их на веранду. Я зажег две свечи и набросил шаль на плечи Антуанетты.
– Но почему бы тебе не рассказать обо всем завтра, при свете дня? – спросил я.
– Ты не имеешь права! – яростно воскликнула она. – Ты не имеешь права задавать мне вопросы о моей матери и отказываться выслушивать ответы.
– Ну, разумеется, мы можем обсудить все сейчас. Разумеется, я выслушаю тебя, – сказал я спокойно, но не мог избавиться от ощущения чего-то враждебного мне, чуждого и опасного. – Просто я чувствую себя здесь неуютно, – признался я Антуанетте. – Мне кажется, что это место – мой враг и находится на твоей стороне.
– Ошибаешься, – возразила Антуанетта. – Это место ни на моей стороне, ни на твоей. Оно вообще к нам безразлично. Возможно, потому-то ты так его и боишься. Я поняла это давным-давно, еще в детстве. Я любила его, потому что прежде ведь мне больше нечего было любить, но оно столь же равнодушно к людям, как и Всевышний, о котором ты так часто вспоминаешь.
– Можем поговорить здесь или в другом месте, – отозвался я. – Как тебе будет угодно.
Графин с ромом опустел, я встал, прошел в столовую и взял новую бутылку рома. Антуанетта ничего не ела и отказалась от вина, но теперь она пригубила стакан с ромом и затем поставила его обратно.
– Итак, ты хочешь знать о моей маме, – начала Антуанетта.
– А ты веришь в то, что о нас говорят? – прервал я ее.
– Это не имеет никакого значения, – спокойно отвечала она, – верим мы или нет, потому что от нас ничего не зависит. Мы похожи вот на них, – она смахнула мертвого мотылька со стола. – Но помнишь, я задала тебе вопрос. Ты можешь на него ответить?
Я снова отпил рома, и в голове у меня сделалось гораздо яснее.
– Я отвечу, но я и сам хотел у тебя кое-что спросить. Жива ли твоя мать?
– Нет, она умерла.
– Когда?
– Недавно.
– Тогда почему ты сказала мне, что она умерла, когда ты была совсем маленькой?
– Потому что так мне велели отвечать. А кроме того, это правда. Она и впрямь умерла, когда я была еще маленькой. Есть две смерти – настоящая и та, о которой объявляют окружающим.
– По крайней мере две, – поправил я Антуанетту. – Для тех, кому повезло. – Помолчав, я продолжил: – Я получил письмо от человека, который называет себя Дэниэлом Косвеем.
– Он не имеет права на эту фамилию, – быстро отозвалась Антуанетта. – Если уж на то пошло, он Дэниэл Бойд. Он ненавидит всех белых, а меня особенно, и постоянно распространяет о нас лживые слухи. Он убежден, что ты поверишь именно ему и не станешь выслушивать другую сторону.
– А существует другая сторона? – поинтересовался я.
– Другая сторона существует всегда.
– После второго письма, по тону угрожающего, я счел за благо навестить его.
– Значит, ты был у него? Я знаю, что он тебе сказал. Он сообщил, что моя мать была сумасшедшей, что она была распутной, что мой младший брат родился слабоумным идиотом и, наконец, что я тоже сумасшедшая. Правильно?
– Да, именно это он мне и сообщил – и я хотел бы знать, что из этого соответствует действительности, – сказал я, по-прежнему сохраняя хладнокровие.
Одна из свечей ярко вспыхнула, и я увидел под глазами у Антуанетты черные впадины. Лицо ее было исхудалым, рот горестным.
– Не будем больше об этом, – сказал я. – Уже поздно. Лучше отдохни.
– Нет, мы должны выяснить все, – голос ее зазвенел.
– Только если ты обещаешь проявлять благоразумие, – возразил я.
Нет, сейчас не место и не время, думал я. Только не на этой темной длинной веранде, где догорали свечи, а вокруг была темная ночь.
– Не сегодня, – сказал я, – как-нибудь в другой раз.
– Может случиться так, что я не смогу рассказать тебе обо всем в другое время и в другом месте, – сказала Антуанетта с интонациями, очень похожими на негритянские – нараспев и с вызовом. – Сейчас самое время. Или ты боишься? Что ж, я тебе расскажу. Не ложь, а чистую правду. – После этого она впала в молчание, которое длилось так долго, что я не выдержал и сказал:
