Элизабет Вернер - Сбежавший жених

Этот одиноко стоявший каменный утес был овеян множеством легенд, они населили леса таинственными гномами и эльфами, воспоминания о которых до сих пор жили в памяти суеверного народа. В недрах Альбенштейна таились несметные сокровища, они дремали в его каменной груди, ожидая минуты освобождения, и уже немало смельчаков поплатились жизнью за попытку добыть их оттуда; только всемогущая разрыв-трава может открыть доступ в эти сокровенные глубины. Тот, кто найдет эту траву, должен трижды ударить ею по скале и тогда:

В глубокую, темную ночьЗабрал он ларец золотой.Алмазы, все камни и серебро —Унес удалец молодой…

Странно, эти слова постоянно звучали в ушах Рунека, стоявшего на опушке горного леса. Это был последний куплет старинной народной песни, Эгберт знал ее в детстве, но давно уже забыл. Для него не существовало больше сказочных сокровищ, недра земли были пусты и мертвы, но слова песни все звучали в его душе, или, скорее, звучал голос, который последний раз произнес их при нем. Рунек всей душой ненавидел эту обольстительную прекрасную девушку, которая завлекла в свои сети его друга и собиралась стать хозяйкой Оденсберга, но не мог отделаться от звука ее голоса и демонического очарования ее глаз; никакой труд, никакое напряжение силы воли не могли помочь ему в этом.

Он перешел через луг и взглянул на Альбенштейн. Глубокие зимние снега и последние весенние бури, конечно, могли заставить крест пошатнуться, но, насколько было видно снизу, он все-таки стоял еще крепко и надежно. Вдруг Эгберт остановился, его глаза, как прикованные, не могли оторваться от вершины утеса; там, наверху, он увидел светлый силуэт, отчетливо вырисовывавшийся на небе, и его зоркий взгляд узнал эту фигуру, несмотря на значительное расстояние.

Итак, это было не простое хвастовство, не мимолетный каприз – бесстрашная девушка привела в исполнение то, что задумала, и притом, наверно, одна. Эгберт сурово сдвинул брови, но об отступлении нечего было и думать, его, безусловно, тоже заметили. Он взялся за посох и начал медленно взбираться наверх.

Дорога отсюда на вершину утеса была доступна лишь человеку бесстрашному и не подверженному головокружению. Она представляла нечто вроде тропинки, проложенной охотниками, и извивалась по самому краю почти отвесного обрыва, так что перед глазами того, кто шел по ней, постоянно была пропасть; иногда и эта тропинка исчезала, и тогда приходилось самому выбирать себе путь по крутому склону, покрытому камнями и острым щебнем, пока опять на некоторое время не показывалась протоптанная тропинка.

Эгберту изменили спокойствие и хладнокровие, с которыми он всегда ходил по горам, он то и дело спотыкался и шел значительно медленнее обычного. На вершине, в ярком свете утреннего солнца, сияя красотой и жизненной энергией, перед ним стояла Цецилия Вильденроде.

– Господин Рунек! Вот так встреча на Альбенштейне! – воскликнула она. – Однако нельзя сказать, чтобы вы не теряли времени на подъеме; я вскарабкалась быстрее.

– Я знаком с опасностями, – спокойно ответил Эгберт, – а потому не напрашиваюсь на них сам.

– Опасности? Я и не думала о них! Вы полагали, что я не решусь пройти по этой дороге, а если и решусь, то вернусь через пять минут, что вы скажете теперь? – и Цецилия вызывающе посмотрела на Рунека.

Теперь с его губ должно было наконец сорваться хоть одно слово восхищения! Но они произнесли только холодный вопрос:

– В Оденсберге знают о вашей прогулке?

– Это еще зачем? – со смехом воскликнула девушка. – Чтобы меня подвергли домашнему аресту или, по меньшей мере, стали следить за каждым моим шагом? На рассвете, когда все еще спали, я потихоньку вышла из дома, велела запрячь лошадей и поехала в Кронсвальд, а оттуда дорогу найти уже нетрудно. Видите, я нашла ее!

– Одна? – произнес Рунек. – Какая неосторожность! А если бы вы оступились и упали, а вблизи нет никого, чтобы помочь вам, и…

– Боже мой, не начинайте проповеди! – нетерпеливо перебила его Цецилия. – Я достаточно наслушаюсь выговоров, когда вернусь в Оденсберг.

– Я не имею ни намерения, ни права читать вам проповеди, это может позволить себе разве Эрих.

– Ему-то я меньше чем кому другому позволю читать мне нравоучения.

– Вашему будущему мужу?

– Именно потому, что он мой будущий муж; я твердо намерена удержать право распоряжаться собой.

– Это не составит вам особого труда, у Эриха уступчивый характер, он и не подумает защищаться.

– Защищаться? – повторила Цецилия. – Кажется, вы смотрите на наш будущий брак как на нечто вроде военных действий! Лестно для меня!

– Извините, я хочу осмотреть крест, – перебил ее Эгберт, – собственно, я пришел для этого. Надо предупредить возможность несчастного случая.

Цецилия закусила губы. Этот ответ говорил о явном нежелании перейти на дружеский тон, который ей заблагорассудилось принять, она метнула гневный взгляд на человека, осмелившегося так поступить с ней, и молча стала наблюдать, как Рунек шел к кресту и осматривал его. Он отнесся к делу весьма добросовестно, так что прошло не менее десяти минут, прежде чем он окончил осмотр и вернулся на прежнее место.

– Крест держится очень крепко и ничуть не покосился, – спокойно сказал он. – Не будете ли вы так добры передать это в Оденсберге, потому что я сам буду там лишь послезавтра, я полагаю, что вы не станете делать тайну из своей прогулки?

– Напротив, я намерена вдоволь нахвастаться ею. Не смотрите на меня с таким удивлением! Видите, этот кружевной шарф вовсе не подходит к моему костюму туристки, я взяла его, чтобы доказать им, что действительно была на Альбенштейне. Ведь я не могла предполагать, что встречу здесь вас и буду иметь право привести вас в качестве свидетеля.

Цецилия развязала белый кружевной шарф, покрывавший ее плечи и талию, и направилась к кресту.

– Что вы хотите сделать? – спросил Эгберт.

– Ведь я сказала: хочу оставить здесь знак своего пребывания, для того чтобы в Оденсберге поверили, что я была на Альбенштейне. Мой шарф будет развеваться там, на кресте.

– Но это – крайность, безумство! Вернитесь!

Однако Цецилия не послушалась. Стоя на самом краю пропасти, она обвязала крест шарфом. Страшно было смотреть на нее, ведь достаточно одного неосторожного движения – и она лежала бы разбитая в пропасти.

– Фрейлейн фон Вальденроде, вернитесь, прошу вас! – воскликнул Рунек.

Голос молодого человека был глух и беззвучен, в нем слышалось что-то вроде мучительной тоски. Цецилия обернулась и засмеялась:

– Неужели вы умеете просить? Я отойду… только посмотрю вниз, мне это нравится.