Вера - Алиса Клима
– Я попрошу его поговорить с Ларионовым. Ларионов должен знать, что двери нашего дома открыты для него, но не из вежливости, а со всей искренностью. Он поймет.
– Ах, мама! – Вера почти запрыгнула на мать и стала покрывать ее поцелуями до удушья.
– Ты счастлива?
– Да! Да! Да! Очень! – Вера поцеловала мать на прощание и бросилась в свою спальню.
Мужчины все еще играли в преферанс на веранде, а рядом спал на кушетке Подушкин.
– Что за человек! – восклицал Дмитрий Анатольевич, обращаясь к Ларионову. – Хоть с Краснопольским играй, он мне проигрывает.
Ларионов довольно ухмылялся. Ему нравилось быть с Дмитрием Анатольевичем. Его тяга к собственному отцу выражалась в тяге к отцу Веры. Доверие, появившееся между ним и Верой, установилось и между ним и ее отцом.
– Нет уж, – бросил карты Дмитрий Анатольевич, – завтра сыграем в ломбер[11]. Вы играете в ломбер?
– Я никогда не играл, – ответил Ларионов.
– Тогда научу вас и буду выигрывать! – обрадовался по-ребячески Дмитрий Анатольевич.
– Согласен, – улыбнулся Ларионов.
– А когда ты приедешь в следующее увольнение, – вдруг сказал Алеша, – мы обязательно пойдем на охоту. Это чудо! Сам я не охотник, но отец и дядя Архип – замечательные!
Ларионов смутился и почувствовал, что снова теряется.
– Непременно! – воскликнул Дмитрий Анатольевич. – К тому же вы отличный стрелок, что очевидно и чего не скажешь обо мне и тем более об Алеше.
– Только об одном стоит задуматься, – произнес с расстановкой Краснопольский, – не будут ли излишние волнения у Верочки. Она очень впечатлительна.
– О чем вы? – резко и неодобрительно спросил Алеша.
Ларионов вспыхнул.
– Я вот о чем, – сказал, неприятно улыбаясь, Краснопольский. – Верочка не любит насилия. Она милосердна и против всякого, – он подался вперед всей тушей, – всякого насилия и убийств. Пока она еще не придает значения роду занятий своих знакомых. Но однажды она задастся этими вопросами.
Дмитрий Анатольевич и Алеша растерялись от бестактности Краснопольского. И прежде чем Дмитрий Анатольевич спохватился, чтобы ответить, Ларионов вышел из-за стола и, глядя сверху на испуганного Краснопольского, спокойно произнес:
– Какой вы заботливый человек. И вы правы. Вера однажды задастся этим вопросом, как и тем, кто живет честно, а кто крутится.
Потом он обратился к Дмитрию Анатольевичу и Алеше:
– Доброй ночи, и простите мне мои несдержанность и неблагодарность.
Что-то в Краснопольском Ларионова настораживало и отталкивало. Его чутье подсказывало, что этот «человек в футляре» имеет казенное мышление, хитрость; что есть в нем трусость. Ларионов корил себя за эту предвзятость, но скорее оттого, что Краснопольскому доверяла семья Веры – он был вхож в их дом. Не стал бы Дмитрий Анатольевич привечать подлеца! Но, несмотря на то что Ларионов презирал Краснопольского, недобрые слова последнего произвели на его воспаленное сознание сильное действие. Происходила борьба добра и зла, и Ларионов чувствовал, что не может принять окончательного решения. Днем, целуя Веру, он испытывал счастье, потом, отказавшись от нее, думал, что все решено, но за карточным столом ощутил дружбу этой семьи и в нем снова зашевелилось человеческое, и только этот росток двинулся вверх, Краснопольский бросился топтать его, и Ларионова отбросило назад во зло.
Алеша зашел в спальню, когда Ларионов уже лежал в одежде на кровати.
– Послушай, – сказал Алеша со свойственной ему сердечностью, – не бери в голову слова Краснопольского. Это пустяки. Он человек безобидный… и пустой. Тебе все рады, и ты знаешь сам, что Вера рада больше всех.
Ларионов почувствовал горечь.
– Да нет, не пустяки, – задумчиво промолвил он. – Я еду убивать, и, зная это, все равно поеду и буду убивать. Спокойной ночи.
Алеша молча смотрел на друга, словно чувствуя его мучения.
– Ты только не зарывайся, Гриша. Я чувствую, что все будет хорошо. Надо просто упрямо идти вперед и верить в лучшее. И еще перетерпеть, преодолеть себя, что ли. А Краснопольский – ханжа и фигляр, и Вера его не терпит.
Ларионов тихо вздохнул. Эта манера Алеши и Веры всегда уверовать в лучший исход располагала и была трогательна. Ларионов хотел тоже так чувствовать. Но что-то глубоко запрятанное в нем мешало ему полностью открыться и пойти за своим природным добром и обрести радость.
Глава 6
Как всегда бывает с молодыми девушками на следующий день после первого поцелуя, Вера долго готовилась перед тем, как сойти вниз и встретиться глазами с Ларионовым. Она особенно тщательно прихорашивалась и выбирала одежду, долго гримасничала перед зеркалом, вырабатывая неприступное и в то же время дружелюбное выражение лица. Вера не знала, что все уже было заложено в ней от природы и что, сколько бы она ни старалась, ее нутро все равно будет выпирать из нее, как выпирает живот из беременной женщины, несмотря на все попытки скрыть его в бесформенных балахонах.
Ей было страшно. Больше всего страшилась она равнодушия Ларионова. Ее также душило смущение от воспоминаний об их поцелуе и того, как неловко от всего этого было теперь, но одновременно и радостно – от самого ощущения себя в чувствах, от жизни и мечтаний, которые вытесняли сомнения.
Вера сошла несколько ступеней вниз и свесилась с перил: на веранде никого еще не было, и она хотела уже подняться обратно в свою комнату, как заметила всюду расставленные вазы, ведра, кувшины с полевыми цветами. Она обходила комнату, подбегая то к одному букету, то к другому, задыхаясь от восторга.
В комнату вплыла довольная Степанида с очередным кувшином с цветами.
– Стеша, это что же за прелесть?! – воскликнула Вера и бросилась целовать Стешу.
– Поле, поди, выкосили, – затряслась всем надежным телом мудрительница.
– Как же это понимать?! Это же мои любимые!
Вера остановилась и с немым вопросом посмотрела на Стешу.
– Ведь только Алеша и Подушкин знают, что я люблю полевые цветы, – сказала она, не умея скрыть разочарование.
Степанида вытащила из фартука шоколад и положила за щеку.
– Но некоторые умеют наблюдать и угадывать чужие желания, – сказала она заговорщически.
– Он? – тихо спросила Вера и села на софу, трепеща от радости и нежности.
Степанида медленно кивнула и вышла в кухню. Вера вскочила и начала кружить по комнате между букетами, обнимая то один, то другой, и раскручивая платье. Она подскочила к зеркалу и усердно пригладила брови наслюнявленным пальцем, выпятив назад спину. Увидев в отражении поднимающегося на крыльцо Ларионова, она тут же отскочила от зеркала, но, не успев убежать к себе, приняла смиренную позу, поправляя ромашки в одном из букетов, сосредоточенно и непринужденно, едва скрывая улыбку.
