Нина Соротокина - Венец всевластия
— И разгласил Авдей в простоте своей!
— Что разгласил? — стараясь выглядеть спокойным, спросил Курицын.
Максим склонился к самому уху дьяка. «Ну что бубнишь-то, — мысленно ругал шептуна Паоло. — Чего такого особенного мог ваш Авдей разгласить?» Маским отпал от дьякова уха, перевел дух и, сопя, принялся за рыжики. Курицын выглядел очень встревоженным.
— Зря, — сказал он негромко. Теперь Максим говорил уже не шепотом, а в голос, гневно:
— Геннадий посадил Авдея в ледник под палату. То есть поступил с несчастным Авдейкой так же, как когда-то с ним самим поступил митрополит Геронтий. Усекаешь, Федор Васильевич?
— А дальше?
— Дальше учинил над Авдейкой розыск, тот раскаялся, но имен не назвал. Тогда архиепископ Геннадий наложил на Авдея епитимью, велел во время службы стоять перед церковью, а внутрь не входить. А еще через неделю стал обыскивать все священство и обвинять всех подряд в еретичестве. Это, говорил, в Москве еретики живут в ослабе, а здесь, в Новгороде, я хулу на веру Христову не потерплю.
Вот те раз, Паоло поежился, как от озноба.
— Кто же ее трогает, веру Христову, — устало сказал Курицын. — Мы как раз к Христу и стремимся. Не еретичество это, а новая вера.
«Кто же это — мы? — исходил от страха и любопытства Паоло. — Кого обвиняют в ереси и при чем здесь учитель?»
— И еще прилюдно жалуется Геннадий, что досаждает ему чернец Самсонка. Де, бранит его этот чернец беспрестанно и рассылает на него хулительные грамоты по все московской земле.
— И это правда?
— Да что Самсон может разослать? Да еще по всей земле? Он и в грамоте-то не силен, а силен языком трещать. Какие-то у него со священником в кончанской церкви сшибки были.
Священник тот донес Геннадию, что Самсон якобы не причащается и кричит при этом: «У кого причащаться-то, если все поставлено на мзде и симонии». Геннадию всюду чудятся стригольники, а здесь старый лозунг налицо. Геннадий письма пишет по монастырям и призывает учинить полный разгром еретикам, и не так, как в прежних годах было, когда еретиков сажей мазали и по городу возили на лошадях задом-наперед, а чтоб окончательно искоренить ересь — с казнями и кострами.
— Ему бы, Геннадию, паству свою блюсти да делом толковым заняться.
— Дело-то у него есть. И архиепископа Геннадия сил немерено, — с готовностью откликнулся Максим. — Он сейчас занят составлением полного свода Библии.
— Вот это доброе дело, — оживился Курицын. — Ветхий Завет на русский не переведен. Его-то нам и не хватает.
— У Геннадия справщиков и переводчиков целая артель. Главные у них — Герасим Поповка и брат его Дмитрий Герасимов.
— Дмитрия я знаю, достойный юноша.
— Им помогает поп Вениамин. Родом он славянин, а верой — латынянин.
— Вот как? — удивился Курицын. — При Геннадии латыняне завелись? При его-то нетерпимости! Хотя для дела этот латынянин зело необходим.
— Геннадий грамотности алчет. Ему мало Вениамина-латынянина. Там еще трудится монах-доминиканец. Имени его не знаю, но человек сумрачный.
— Ай да архиепископ! — рассмеялся Курицын. — Как бы мы с ним поладили славно, если бы называл он белое белым, а черное черным, если бы не возводил на нас напраслину.
— Так ведь не выдуманная она — напраслина-то, Федор Васильевич. И перечислять все безобразия язык устанет. Пьяный поп Кондрат плясал в храме пред иконами и кукиш показывал — было! Поп в церкви… — Максим снизил голос до шепота, — да знаете вы, уличанский храм в Плотниках… Так тот поп скрытно исповедует жидовскую веру и имеет двух жен, обе невенчанные. Венчанная-то у него померла. Архиепископ о том пока не ведает, но узнает со временем, пыль поднимет до небес. И ведь за дело! Нашелся охальник, который нательный крест со шнурком нацепил на ворона. А ворон, птица злая и глупая, полетел на свалку мертвечину искать. И видели православные, как крест святой по собачьему трупу елозил. А Геннадий и рад — вон что еретики вытворяют. А мы-то здесь при чем?
— Горько это и страшно, потому что нас с этими бесами, развратниками и вероотступниками смешают, всех засунут под одну крышку.
— Да кто засунет-то?
— Люди. А проще говоря — время.
Собеседники опять принялись за еду, и Паоло, получив передых, понял, что замерз до дрожи. Ног от холода он вообще не чувствовал. Вылезая из постели, он накинул на плечи одеяло, а про ноги не подумал, тем более что босому куда ловчее идти на цыпочках, каждую половицу чувствуешь, не дашь ей скрипнуть. Теперь следовало немедленно обуться, потому что калекой безногим на Руси не проживешь, разве что у храма побираться.
Разгоряченный Максим вдруг откинул капюшон с лица, и Паоло увидел, что тот гораздо моложе, чем он его представлял. Голос Максима был глух, речи разумны, и Паоло сочинил себе образ старца, а с Курицыным беседовал русоголовый, синеокий молодой человек, курносый и, наверное, в других обстоятельствах — смешливый.
Когда Паоло в валяных сапогах вернулся к двери, разговор за столом шел уже о выборе нового митрополита. Эта тема была Паоло вполне понятна, потому что волновала всех. Уж год прошел, как преподобный Зосима оставил свой пост. Максим с Курицыным перебирали разные кандидатуры. Вспомнили даже митрополита западной митрополии, униата Захария, которого православный мир прозвал Чертом, прости, Господи, а потом опять вернулись к новгородским делам. Здесь Паоло услышал такое, что у него глаза на лоб полезли. Оказывается, архиепископ Геннадий восклицал во всеуслышание, что преподобный Зосима оставил свой пост не ради немощи своей, а удалили его сильные духом, понеже тот Зосима пьяница и подвержен содомскому греху. Ой, страсти какие!
Курицын быстро перекрестился:
— Свят, свят, чур меня… Геннадий не брезгует ничем. Неужели он сам в это верит. Про митрополита… такое!
— Вот и я говорю, — поддакнул Максим. — Если Геннадию полную волю дать, то закинет он большую сеть. Каждый новгородец станет еретиком. На кого опереться, у кого помощи просить?
— А Юрьевский старец жив еще?
— Бог продлевает жизнь преподобного, но дни его сочтены.
Речь шла о престарелом архимандрите Юрьева монастыря, расположенного близ Новгорода, обители славной и богатой традициями.
— Надо подумать…
Курицын вдруг встал и со светильником в руке так быстро прошел в спальную горницу, что Паоло еле успел отскочить от двери и придать себе вид сонный и непонимающий.
— Ты что? — спросил Курицын и подошел к поставцу, на котором вместо посуды и утвари лежали книги.
— По нужде, — быстро ответствовал Паоло.
