Элоиза Джеймс - Роман на Рождество
– А герцогиня? – озабоченно спросил Финчли.
– Она уже отошла ко сну. Если Вильерс хочет сыграть партию, я к его услугам.
– Самое главное – он должен выпить воды, – перешел к сути дела Финчли, чувствовавший, что может потерять последнюю надежду. – Я пытался играть с ним, ваша светлость, но ему нужны не шахматы сами по себе. Боюсь, помочь может только герцогиня. Нельзя ли ее разбудить? Очень вас прошу!
Бомон окинул Финчли внимательным взглядом.
– Вы хороший человек, – заключил он. – Давайте договоримся так: если мне в течение часа не удастся уговорить Вильерса выпить воды, то я сам привезу к нему свою жену. Согласны?
– Да, ваша светлость, – с глубоким поклоном ответил камердинер.
За несколько недель, прошедших со времени впечатляющего появления Вильерса на приеме у Джеммы, он ужасно переменился – глаза глубоко запали, обтянутые кожей скулы горели болезненным румянцем, казавшимся еще ярче из-за смертельной бледности, разлившейся по лицу несчастного.
Бомон прошел вперед, к кровати раненого, стянул с плеч плащ и бросил его, не глядя, спешившему за ним лакею. Вильерс держал в руке ладью и что-то бормотал. Прислушавшись, Бомон понял, что речь идет о ферзевой пешке.
– Я сделаю все, что в моих силах, – сказал он Финчли. Но как поговорить с Вильерсом, если в комнате столько посторонних – лакей, смачивавший больному холодной водой лоб, Финчли, с волнением ожидавший дальнейших действий, и экономка, которая с любопытством наблюдала за происходящим со ступенек лестницы? – Прошу оставить нас с герцогом наедине, – добавил Бомон.
Финчли попытался что-то возразить, но Элайджа бросил на него взгляд, которым он обычно осаживал не в меру упрямых законодателей в палате лордов, и камердинер осекся.
Когда слуги вышли, Бомон подвинул стул к кровати и сел.
– Послушайте, Вильерс, – позвал он. Сколько-нибудь заметной реакции не было.
– Ваша светлость! Вильерс! – сказал Бомон громче.
– Белую королеву окружают… – отчетливо произнес Вильерс и помахал своей ладьей, даже не глядя в сторону гостя.
Элайджа взял стакан с водой и хотел поднести его к губам герцога, но едва не выронил – Вильерс попал по нему своей шахматной фигурой.
– Окружают… – прохрипел он, и его речь снова превратилась в невнятное бормотание.
Пожалуй, ему не выкарабкаться, подумал Бомон. Ах, Вильерс, Вильерс… Они уже много лет фактически не разговаривали… Но разве можно забыть, что этот светский хлыщ на самом деле тот Леопольд, Лео, которого Элайджа знал и любил столько лет?! Несчастный больной со спутанными, влажными от пота волосами, красными, воспаленными глазами, и есть дорогой Лео, первый человек на свете, ставший ему другом…
Бомон отставил стакан и выхватил у Вильерса ладью. Это не осталось незамеченным – больной открыл глаза и сказал:
– Черные в безнадежном положении, они не могут объявить белым шах.
– Леопольд, я пришел сыграть с вами, – проговорил Элайджа, используя самые властные нотки из своего арсенала.
Вильерс попытался снова завладеть ладьей.
– Это моя фигура, – отстранил его руку Бомон. – Разве вы не помните, что я всегда играл белыми?
Вильерс впервые перевел взгляд на гостя.
– Кто вы? – спросил он.
– Я – Элайджа.
– Элайджа… – повторил больной как во сне. – Нет, не может быть! Элайджа теперь герцог, и жена у него герцогиня.
– Вы тоже герцог, – твердо продолжал Бомон. – И я пришел сыграть с вами в шахматы.
Вильерс попытался приподняться на подушках, и Бомон ему помог.
– Сначала выпейте воды, а потом сделаете ход, – сказал он.
В больном что-то неуловимо изменилось – казалось, он вновь стал самим собой. Избегая его взгляда, Бомон поднял шахматную доску, проворно расставил фигуры и снова поднес к губам Вильерса стакан с водой. Не сводя с гостя воспаленных глаз, больной с трудом открыл запекшийся рот и сделал глоток.
– Кто вы? – спросил он.
– Элайджа, герцог Бомон, – ответил гость и добавил с усмешкой: – Муж Джеммы.
– У Джеммы нет никакого мужа.
– Вот как? – ухмыльнулся Бомон и двинул пешку на е-4. Вильерс протянул руку, чтобы сделать ответный ход, но гость остановил его:
– Сначала выпейте воды.
Больной отпил из стакана и взялся за черную пешку. Рука сильно дрожала, но он все-таки сделал ход.
Элайджа пошел конем. Его противник, уже без напоминания отпив воды, сделал ход пешкой.
– Джемма не замужем, – сказал он, когда стакан почти опустел. – Я уверен, что она свободна, потому что она совсем не похожа на замужнюю даму.
– Неужели? Почему? – спросил Бомон с интересом.
Залпом допив остаток воды, больной протянул ему стакан:
– Что-то меня сегодня мучит жажда.
С этими словами он двинул вперед свою королеву.
Бомон не без досады отметил, что Вильерс хоть и не в своем уме, но навыков хорошего шахматиста не утратил и мастерски создает ловушку для его белой королевы.
– Так почему же Джемма, по-вашему, не похожа на замужнюю? – переспросил он.
– Потому что в ней чувствуется тоска женщины, которую никто никогда не любил по-настоящему, – ответил Вильерс. – Вы, наверное, не знаете, но она вообще-то замужем за человеком, которого я когда-то хорошо знал.
Элайджа бросил на него быстрый взгляд, но Вильерс не обратил на это внимания – нахмурившись, он сосредоточенно смотрел на доску.
– Мы с ним больше не друзья, – сказал он, делая новый ход и еще один глоток из стакана.
– Может быть, муж Джеммы любит ее, – проговорил Элайджа.
– О нет. По ее словам, он без ума от своей любовницы, что чертовски странно, но он сам ей признался.
Элайджа скрипнул зубами: да, так все и было – он действительно имел глупость сказать это Джемме, но много лет назад! Неужели она помнит до сих пор? Но тогда…
– Я бы и сам был не прочь на ней жениться, – заявил Вильерс, который, видимо, смочив горло, чувствовал потребность выговориться. Он почти допил второй стакан, и Бомон налил ему еще один.
– Неужели? – буркнул он.
– Она весьма сведуща в постельных делах, – продолжал больной. – А вы угрожаете мне ладьей? Опрометчивый ход. – Он быстро убрал с доски поигранную герцогом фигуру. – Так вот, Джемма весьма сведуща в любви и вдобавок очень умна. Я бы охотно уложил ее в постель, но боюсь потерять ее расположение. Глупо, правда?
– Нет, почему же? – сказал Элайджа, стараясь сохранить самообладание. Его королеве угрожала опасность, а он ничего не мог поделать. Даже в лихорадке и безумии Вильерс ухитрился сыграть так, что белая королева оказалась в гибельном окружении пешек противника и под ударом черной ладьи.
– Я хочу ее как женщину, но еще больше мне нужна ее дружба, – пояснил Вильерс. – Боюсь, вы проиграли эту партию. Как, вы сказали, ваше имя? Вы врач, да? Мне уже лучше, доктор, спасибо. – Он взял белую королеву, положил к себе на подушку, закрыл глаза и что-то пробормотал.
