Элоиза Джеймс - Роман на Рождество
– Выходит, что бы Флетч ни делал, он не мог тебе угодить?
– Видишь, дело во мне! – нервно кусая губы, воскликнула Поппи. – Со мной что-то не так! Однажды ночью Флетч даже попросил, чтобы я сама направляла его, подсказывала ему, что мне нравится.
– Да, это гораздо проще, чем полагаться на интуицию мужчины, – одобрительно кивнула герцогиня Бомон.
– Я только хочу все делать правильно, – с отчаянием в голосе сказала Поппи. – С самой первой нашей ночи у меня ничего не получалось. Когда Флетч просил меня о чем-то, я даже не понимала, о чем он говорит. К тому же он вел себя так бесстыдно… Похоже, он не имеет ни малейшего представления о том, что может быть по нраву хорошо воспитанной леди.
– Несомненно! Должна сказать, милая, что, судя по твоему рассказу, Флетч намного интереснее большинства английских мужчин.
– О да, – помрачнев, согласилась Поппи. – Он стал таким красавцем! Когда я на него смотрю, мне даже не верится, что я та счастливица, на которой он женат. Но когда я вижу в его взгляде презрение и вспоминаю о своем изъяне, то жалею, что он женат на мне, а не на другой. Выходит, я могу любить его только издалека? Я и этому рада, потому что мне не нужен никто, кроме него. Ах, если бы мы не поженились, он бы сейчас смотрел на меня совсем по-другому.
– Мне кажется, что у Флетча слишком высокие требования, – проговорила Джемма. – Мы с Бомоном никогда не предавались изысканным ласкам в постели, но это нисколько его не тревожило. – Она замолчала, вспомнив о причине, по которой они с мужем разъехались, – о любовнице, с которой она застала Бомона в его вестминстерском кабинете. – Или мне только казалось… Я ведь не знала, что у мужа была любовница.
– Мама еще до свадьбы предупреждала меня, что Флетч непременно заведет любовницу. – Голос Поппи предательски задрожал, но она удержалась от слез и гордо вскинула голову. – Я ей тогда не поверила, потому что он очень сильно меня любил. Думаю, что смогу привыкнуть к новым обстоятельствам и вообще ко всему, что бы ни произошло. Не зря же я же столько лет прожила с мамой…
– Послушав тебя, я должна быть благодарна своей родительнице за ее ранний уход из жизни, – заметила Джемма. – Ее не стало так рано, что я ее почти не помню.
– Мама любит меня, поверь, просто она хочет, чтобы у меня было то, чего лишилась она, когда ее принудили выйти замуж за моего отца. По ее словам, он не отличался умом, к тому же у него не было титула.
– Довольно обидный отзыв о собственном супруге, – резко казала Джемма.
– По ее словам, кончина в молодом возрасте – самый умный его поступок.
– Пожалуй, не столько обидный, сколько жестокосердный.
– Но взявшись за управление отцовскими имениями, мама добилась громадного увеличения прибыли.
– Как ей это удалось?
– Она огородила[8] все земли и развела овец на бывших землях арендаторов.
Несколько мгновений женщины молчали, задумавшись о судьбе согнанных с земли арендаторов.
– Бунт не для меня, – пожала плечами герцогиня Флетчер, признавая свое бессилие что-либо изменить. – Увы, я не могу похвастаться сильным характером.
– О, ты еще удивишь сама себя, – возразила подруга. – Во всяком случае, меня ты удивляешь. И свою мать тоже.
– Ее я скорее пугаю, – сказала Поппи и в первый раз улыбнулась.
– А это неплохо, – ответила Джемма. – совсем неплохо.
Глава 16
5 июня
К началу июня герцог Вильерс болел уже более месяца, но улучшения все не наступало. Он по-прежнему был беспокоен, на щеках пылал вишневый румянец, с губ, словно листья осенью, то и дело слетали бессвязные слова. Финчли чувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Он выставил Бандерспита, который настаивал на непременном кровопускании, накричал на экономку, желавшую во что бы то ни стало напоить хозяина свежей петушиной кровью, но пути к спасению не знал.
– Если герцог не придет в себя к утру, – заявил Бандерспит, выйдя из покоев Вильерса, – то он уже не выздоровеет. Запомните мои слова. Больной в лихорадке не может выжить, если он почти не пьет.
Действительно, заставить герцога выпить больше одного малюсенького глотка воды не мог никто. Последний раз он по-настоящему напился воды во время краткого возвращения рассудка, когда Финчли безуспешно пытался разыграть шахматный гамбит.
– У него на уме одни шахматы, – сказал камердинер миссис Феррерс. – Его светлость говорит только о них. Вот сами послушайте!
В это мгновение Вильерс произнес надтреснутым, хриплым от многочасового бормотания голосом:
– Придется пожертвовать пару пешек в обмен…
При этом он помахал двумя пешками, взявшимися невесть откуда – то ли их ему дали слуги, то ли он сам сотворил их из воздуха. Зрелище было настолько странным и пугающим, что миссис Феррерс опешила.
– Пойду к герцогине, попрошу навестить его светлость, – вздохнул Финчли.
– Вы имеете в виду герцогиню Бомон? – удивленно переспросила экономка. – Разве не вы говорили, что хозяин вас никогда не простит, если вы позволите герцогине увидеть его в подобном положении?
– Думаю, теперь это вряд ли возможно, – ответил Финчли, посмотрев на своего господина – мокрого от пота, с красным, изможденным лицом. – Он того и гляди умрет, поэтому я должен попытаться.
Взяв хозяйский экипаж, он в скором времени уже стоял у дверей особняка герцога Бомона. Но ему не повезло.
– Нет, я не могу передать ее светлости вашу просьбу! – отрезал дворецкий Бомонов Фаул, выслушав Финчли. – Герцог Вильерс и так доставил моему господину много беспокойства, а вы вдобавок хотите, чтобы миледи посетила его, раненого, в его собственном доме. Да уже половина Лондона убеждена, что у них чуть ли не любовная связь.
– Он смертельно болен, – в отчаянии возразил Финчли. – Никто не может так думать.
– Не говорите глупостей! Вы отлично знаете, что Вильерс может лежать на смертном одре, а досужие языки будут рассказывать, что он кувыркается в постели с любовницей. Единственный выход для вас – поговорить с самим герцогом Бомоном. Если он согласится сопровождать герцогиню, тогда в этом визите не будет ничего предосудительного.
– Вы думаете, он согласится? Его ведь нельзя отнести к лучшим друзьям Вильерса…
– Его светлость может не одобрять поведения вашего хозяина, но он никогда не оставит человека в беде, – приосанившись, с гордостью заявил Фаул.
Лучшего Финчли и желать не мог. Через несколько мгновений он уже торопливо излагал свою просьбу герцогу Бомону.
– Будь прокляты дуэли, – резюмировал тот, когда дворецкий Вильерса закончил, – и прежде всего будь проклят Гриффин со своим вызовом! Принесите мне пальто, Фаул.
