Георг Борн - Султан и его гарем
– Благодарю тебя! Благодарю за его спасение!
– Я накормил ребенка, уложил в постель, и он крепко уснул. Буря скоро прекратилась, и мы вошли в гавань. На другой день я стал наводить справки о мальчике, но пока мы здесь стояли, никто не пришел за ребенком, и мальчик поневоле остался у меня!
– Теперь ты избавишься от него, капитан. И кроме того, получишь богатое вознаграждение!
– Но теперь мы с рулевым уже привыкли к ребенку и полюбили его!
Старик рулевой кивнул головою.
– Нельзя же было дать ему умереть с голоду, – сказал он.
– Это большое счастье, что ребенок здесь! – сказала Сирра. – Где он у тебя, капитан?
– Он спит на моей постели!
– Слава и благодарение Аллаху, – продолжала Сирра, растроганная до слез, – но также и вам, потому что без вашей помощи и попечений ребенка не было бы в живых. Завтра я приведу к тебе тех, кому принадлежит ребенок!
Казалось, что это не особенно понравилось капитану.
– Почему они раньше не подумали об этом, – сказал он, – а дали мне привыкнуть к ребенку?
– Тебе, как человеку одинокому, ребенок, наверно, приносит много беспокойства, – сказала Сирра.
– Беспокойства? Мальчик ничем меня не беспокоит, я с удовольствием забочусь о нем, – возразил Хиссар.
– Но подумай о бедных родителях, капитан. Они уже давно печалятся о сыне, – сказала Сирра, – подумай о горе матери, которая лишилась своего сокровища, и о печали отца, ищущего своего ребенка!
– Это так, но им следовало бы раньше позаботиться о нем. Кто отец?
– Благородный Сади-паша!
– Сади-паша? Бывший великий визирь при Абдул-Азисе?
– Он самый! И его супруга Реция, дочь Альманзора, мать! Завтра они придут сюда, – заключила Сирра свой разговор.
С наступлением ночи Сирра поспешила в дом Сади.
Сади и Реция только несколько часов тому назад вернулись в Стамбул и еще сидели вместе, когда вошла Сирра.
Реция с распростертыми объятиями встретила Сирру, и сам Сади был рад, видя несчастную на свободе.
Прежде всего Сирра вынуждена была рассказать все, что с нею произошло; затем узнала, что Сади и Реция оставляют Стамбул, но решили взять ее с собою.
– Об этом мы еще поговорим, – сказала Сирра, – а сейчас я должна сообщить вам радостную весть. Я нашла маленького Сади.
– Мое дитя! – вскричала Реция с неописуемой радостью. – Где он?
– Завтра рано утром я вас отведу к капитану Хиссару!
– Хиссар? Это то самое имя, которое называла мне Золотая Маска! – вскричал Сади.
– Он спас маленького Сади! Мальчик на корабле у Хиссара.
Реция обнимала и целовала Сирру, затем со слезами радости бросилась в объятия Сади.
На следующее утро все трое отправились на бриг капитана Хиссара. Мальчик был еще внизу, в каюте. Когда Реция и Сирра вошли в каюту и позвали Сади по имени, мальчик с криком радости протянул к ним ручонки.
Большего доказательства, что Реция – мать мальчика, нельзя было и требовать, и даже сам капитан Хиссар был растроган при виде этого свидания матери с сыном.
– Я очень рад, что мальчик снова нашел своих родителей, – сказал он и решительно отказался от всякого вознаграждения. – Я только исполнил долг всякого порядочного человека, за деньги я не сделал бы этого!
Тогда Реция и Сади горячо поблагодарили капитана и, оставив корабль, возвратились домой.
XXIX
Таинственное путешествие
– Заклинаю вас, оставьте мне жизнь! – молил Лаццаро двух незнакомцев, в которых по их костюму можно было узнать Золотых Масок; казалось, что, попав в их руки, Лаццаро совершенна изменился. – Умоляю вас, оставьте мне жизнь.
Золотые Маски не отвечали. Они молча вели грека, руки которого были связаны за спиной, а голова закутана платком.
– Сжальтесь! – просил Лаццаро. – Дайте мне только несколько дней! Отпустите меня! Дайте мне еще только несколько дней сроку!
Грека привели на Площадь голов, где снова собрался суд семи Масок.
– Я сознаюсь в своей виновности! Я раскаиваюсь в моих поступках! Дайте мне еще небольшой срок, я ни о чем более не прошу…
В эту минуту покрывало упало с головы грека…
Лаццаро, дрожа, опустился на колени, взор его с ужасом остановился на эшафоте.
Последние силы оставили грека. Он был не в состоянии произнести ни слова.
– Грек Лаццаро! – раздался голос председателя. – Последний час твоей жизни среди людей настал! Ты поручишь наказание за твои бесчисленные преступления!
Люди не будут более страдать от твоей злобы и подлости! Молись!
– Сжальтесь! – вскричал Лаццаро, зубы которого от страха стучали так сильно, что он едва был в состоянии говорить. – Сжальтесь! Не дайте мне умереть! Я раскаиваюсь в том, что сделал!
– Молись! – повторил прежний голос.
– Вы хотите убить меня… убить… – вскричал Лаццаро, – дайте мне жить! Я буду служить вам!
– В третий раз говорю тебе: молись! Час твоего наказания пробил! – снова сказал председатель.
Лаццаро хотел молиться, но, казалось, не мог найти слов для молитвы. Страх его был ужасен.
Мулла Кониара сделал знак.
В то же мгновение на голову Лаццаро было наброшено покрывало.
Его крик замер… Ему казалось, что он чувствует на шее холодное железо… перестает жить… что приговор над ним уже исполнен, а голова и руки его повисли, как у мертвого…
А между тем меч не опускался над его головой. Покрывало, которое набросили на голову Лаццаро, по всей вероятности, было пропитано каким-то особым составом, потому что, когда грека подняли с эшафота, он казался мертвым.
По знаку председателя грека подняли и понесли, не раскрывая покрывала на голове. Около развалин стояла карета, Маски внесли в нее Лаццаро и сели сами, затем карета поехала к морю.
На набережной их ожидала большая лодка. Маски вынесли бесчувственного грека из кареты и положили в лодку, не сказав ни слова трем гребцам, находившимся в ней.
Лодка не походила на обыкновенный каик Константинополя, а скорее принадлежала какому-нибудь судну, стоявшему на якоре в гавани.
Гребцы подплыли к одному из таких кораблей. Маски внесли грека на палубу, а затем перенесли его в совершенно темную каюту, заперли дверь и молча оставили корабль.
По всей вероятности, капитан корабля принадлежал к союзу Золотых Масок или обязан был служить им, потому что между ним и Масками не было надобности ни в каких объяснениях.
Корабль оставил Константинополь и направил свой путь на юг, в Средиземное море. Лаццаро лежал в крошечной темной каюте; в небольшой впадине в стене на расстоянии его руки стояла кружка с водой и кусок хлеба.
